— С праздником, дорогая. С Днем Блума тебя, — сказал отец и наклонился, чтобы поцеловать мать в щеку. — Это твой день. Мы готовы исполнить любое твое желание. Правда, Лео?
— Правда. Слушаем и повинуемся.
— Очень хорошо, Лео, — ответила мать. — Несмотря на твое сопротивление, словарный запас у тебя постепенно увеличивается. Вот пять слов, которые ты должен выучить сегодня.
Она протянула мне сложенный тетрадный листок.
Я застонал, как делал это каждое утро, и развернул листок, где были написаны пять слов, которые ни один нормальный человек никогда не употребит в нормальном разговоре: «агностицизм, антропоцентризм, благолепие, вивисекция, чаяние».
— Ты знаешь, что значат эти слова? — спросила мать.
— Нет, конечно.
— А ты выучил список, который я дала тебе вчера?
— Да, конечно.
— Составь предложение с двумя словами из него.
— Пожалуйста. Экзистенциальный, регургитация.[14] Когда я размышлял над экзистенциальным смыслом произведений Джеймса Джойса, у меня чуть не произошла регургитация содержимого желудка.
Отец засмеялся. Мать зыркнула на него светлым глазом, и он поперхнулся.
— Ты слышал, что сказал отец. Сегодня мой праздник. День Блума. Его празднуют поклонники Джеймса Джойса во всем мире.
— Пора бы тебе уже встретиться с этими двумя чудаками, — сказал я.
— Нас — легион! Его обожают миллионы! Пусть даже в своей семье я одинока.
— Мы с Лео приготовим сегодня для тебя особенный ужин, — предложил отец. — Выберем рецепт из «Улисса»! Это Лео придумал.
— Очень мило с твоей стороны, Лео. Спасибо.
— Лично я не буду это есть. Только приготовлю. — Я хотел пошутить, но мать сразу же обиделась.
Она едва не заморозила меня взглядом, по сравнению с которым даже лютая зима показалась бы весенней оттепелью.
С тех пор как научился говорить, я помню восторги жителей и жительниц Чарлстона по поводу привлекательности моей матери, ее безукоризненной осанки, изящных манер. Я понимал, что они имеют в виду, но не мог разделить их чувства. На мой взгляд, холодная и правильная красота матери могла внушать восхищение, но не любовь. После смерти Стива она ни разу не поцеловала меня. Обнимала, да, и даже часто. Но чтобы поцеловать, как раньше, когда я был маленьким, этого не было. Я доставлял ей мало радости, и неодобрение крупными буквами было написано в ее взгляде каждый раз, когда она смотрела на меня. Мы изо всех сил разыгрывали счастливое семейство, чтобы ввести в заблуждение окружающих, и, насколько я могу судить, весьма преуспели в этом. Только три человека в мире знали правду о том, какое глубокое и безнадежное отчаяние мы испытывали в обществе друг друга.
Официантка принесла нам кофе.
Из-за нашей с матерью пикировки лицо отца выразило огорчение и тревогу. Находясь рядом со мной и матерью, он разрывался от безрассудной любви, которую питал к нам обоим, при этом его доброта по отношению ко мне действовала на мать, как красная тряпка на быка, и между родителями то и дело вспыхивали перепалки. Смерть брата практически раздавила их обоих, но не поколебала природной доброты отца, его дружелюбия и оптимизма. Он обратил все свои чувства на меня и старался любить меня еще сильнее именно потому, что я не Стив. В отличие от матери, которая, как я полагал, восприняла смерть Стива по-своему. Она больше никогда никого не сможет любить именно потому, что это не Стив.
— Так вот, — произнесла мать, достав ручное зеркальце и поправляя помаду на губах. Этот жест послужил официантке сигналом, что наш завтрак закончен и можно убирать со стола. — Твой отец знает, что нужно сегодня сделать, Лео. Я хочу, чтобы ты испек дюжину шоколадных кексов для новых соседей, которые сегодня въехали в дом через дорогу от нас. Там близнецы твоего возраста, и они будут учиться в твоем классе.
14
Регургитация