Я открыл книгу «Чарлстонская кухня», купленную отцом в тот день, когда меня отвезли в больницу Святого Франциска, и нашел страницу с рецептом кунжутных вафель, предоставленным миссис Густав Максвелл, в девичестве Лизеттой Симонс. Мы с отцом испробовали почти все рецепты из этой редчайшей книги, составленной по инициативе Лиги молодых христиан и изданной при всеобщем одобрении в 1950 году. Каждый раз, готовя по рецептам из «Чарлстонской кухни», мы с отцом имели бешеный успех, а уж кунжутные вафли были вне конкуренции. Я начал с обжарки кунжутного семени на толстостенной сковороде. Потом растер два стакана коричневого сахара с пачкой несоленого масла. Добавил стакан белой муки, смешанной с пекарским порошком и щепоткой соли, вбил свежее яйцо — отец покупает их на ферме близ Саммервилла. Когда кунжутные семечки приобрели коричневый цвет, зазвонил телефон. Я выругался про себя. Ругаться мне было строго запрещено, в этом сходились оба родителя, они мечтали воспитать сына, который не в состоянии произнести слово «дерьмо». «Сына без дерьма», если можно так выразиться.
— Добрый день. Это квартира Кингов, — произнес я в трубку. Южное происхождение делает галантность непринужденной.
— Могу я поговорить с сестрой Мэри Норбертой? — спросил незнакомый женский голос.
— Мэри Норбертой? Простите, вы ошиблись. Такая здесь не живет.
— Простите, молодой человек. Думаю, это вы ошибаетесь. Мы с сестрой Норбертой вместе проходили послушание в ордене Святого Сердца много лет назад.
— Моя мать — директор школы. Моей школы. Я уверяю вас, вы ошиблись номером.
— А вы, должно быть, Лео. Ее младший сын.
— Да, мадам. Я Лео, ее сын.
— Вы очень симпатичный молодой человек. Только очки вас портят. Советую их снимать, когда папа вас фотографирует.
— Он фотографирует меня всю жизнь. Я даже плохо помню, как он выглядит, — его лицо всегда скрыто за фотоаппаратом.
— Ваша мама гордится вашим остроумием. Вы унаследовали его по отцовской линии.
— Откуда вам это известно?
— Ах, я, кажется, не представилась? Я сестра Мэри Схоластика. Звоню, чтобы поздравить вашу маму с Днем Блума. Вы, наверное, много раз слышали мое имя?
— Простите, не припоминаю, сестра Схоластика.
— Неужели мама не рассказывала вам о своей жизни в монастыре?
— Никогда.
— О боже. Надеюсь, я не раскрыла семейную тайну?
— Не уверен. Вы хотите сказать, что мы с братом незаконнорожденные?
— Ах, боже мой, нет! Мне надо прополоскать рот. Такое чувство, будто съела тапочку. Так она вас воспитывает в феминистском духе? Она хвастается, что в феминистском.
Моя мать действительно этим хвасталась всегда и везде.
— Боже правый! — прошептал я. — Вы на самом деле знакомы с моей матерью. Как вы ее назвали: сестра Норберта?
— Самая красивая монахиня из всех, кого я видела. Из всех нас, точнее говоря. В своем одеянии она напоминала ангела! Она будет позже?
— Я могу вам дать номер ее рабочего телефона.
Закончив разговор, я был в такой ярости, что с трудом себя контролировал. Но все же закончил стряпню: добавил в тесто ваниль и кунжутные семечки, кофейной ложкой выложил тесто на противень, покрытый алюминиевой фольгой, и поставил его в духовку на слабый огонь. Только после этого я набрал номер телефона матери.
Когда она сняла трубку, я сказал:
— Раньше я называл тебя матерью. А теперь оказывается, что ты сестра Норберта.
— Это одна из твоих шуток?
— Тебе виднее, мама дорогая, шутка это или нет. Я готов на коленях молиться перед святым Иудой, покровителем всех отчаявшихся, чтобы это оказалось шуткой.
— Кто тебе это сказал?
— У нее еще более идиотское имя, чем Норберта. Сестра Схоластика.
— Ей запрещено звонить мне домой.
— Но сегодня же День Блума, мамочка! — В моем голосе была далеко не одна капля сарказма. — Ей не терпелось поздравить тебя.
— Она была пьяна?
— Мы разговаривали по телефону. Запаха не уловил.
— Немедленно оставь этот тон, молодой человек. Я требую.
— Да, сестра. Повинуюсь, сестра. Простите, сестра.
— Я не делала из этого секрета. На моем комоде стоит фотография. Я снялась с родителями и твоим отцом. Посмотри на нее.
— Почему нельзя было просто сказать мне? И не хвастаться на каждом углу, какая ты феминистка.
— Ты всегда был странным ребенком, Лео. Стив прекрасно знал, что я была монахиней. Но ты совсем другой, с тобой очень трудно. Не знаешь, как к тебе подойти.