— Ну, я не имел ничего против того, чтобы меня раздевали догола, — подмигнул нам Тревор, слегка разрядив этим атмосферу.
— Давайте все же вернемся к Чэду Ратлиджу, — продолжала Шеба. — Красавчик, аристократ, зазнайка. Родился в рубашке, как и поколения его предков. Так что эта рубашка приросла к нему, как вторая кожа. Разве Чэд знает, что такое страдать и мучиться? Самое большое горе в его жизни — третье место в этой сраной парусной регате.
— Выбирай выражения, Шеба, — вставила мать.
— Прошу прощения, доктор Кинг. И вот ты берешь моего нежного, хлебнувшего горя брата и приволакиваешь на потеху сотне молодых чарлстонских выродков в масках. Ты уверяешь моего брата, будто он будет принят в высшее чарлстонское общество, потому что своим талантом покорил горожан. И брат верит тебе. У нас с Тревором, между прочим, тоже есть отец. Тот еще тип: псих, насильник, садист, да и убийца, наверное. О существовании моего папочки знают только Кинги. И представляешь себе, что оказалось? Оказалось, эти святые люди готовы рисковать собой, чтобы спасти нас. Видишь этого парня, которого ты зовешь Жабой? Да-да, я про Лео говорю. Наш отец разыскал нас в Чарлстоне вскоре после того, как мы переехали сюда. Он снова выследил нас. Мы всю жизнь убегаем от него. А он всякий раз нас находит. И вот мы бежим к Кингам, мы ищем защиты. И знаешь, что делает мистер Кинг? Он заряжает свое ружье, другое вручает Лео, и они среди ночи отправляются на поиски этого подонка.
— Шеба, — перебил Чэд. — Но я же не виноват в том, что у вас с Тревором такой отец. И не моя вина, что у Найлза со Старлой так сложилась жизнь. Я даже не виноват в том, что мы с Фрейзер носим фамилию Ратлидж. Я виноват только в том, что совершил сам, лично. Я не могу ничего исправить. Но я прошу у вас прощения.
— Если мистер и миссис Кинг попросят об этом, мы с Тревором простим тебя, — ответила Шеба. — Ради них мы готовы на все, не только на это. Но сначала пусть тебя простит Жаба.
— И я так считаю, — заметил Айк.
— А он-то здесь при чем? — возмутился Чэд, вернувшись к своей обычной надменной манере. — Ему я, кажется, ничего не сделал.
— Ты всей школе сделал, — повысила голос Шеба. — Своим поступком ты оскорбил всю школу. Каждого из нас.
— А вот с этим я не согласен. Я по-другому смотрю на вещи. Я обижал конкретных людей, потому что не привык ставить себя на их место. Привык быть центром вселенной для родителей. Я и сестру все время обижал, дразнил уродиной. Никогда себе этого не прощу.
— Нет ли у кого гигиенического пакета? А то я сейчас, кажется, блевану, — встрял я.
— Слова ничего не стоят, Чэд, — произнес Айк. — В зачет идут только дела. Мы вот с Бетти даже не знаем, где ты живешь.
— Родители не хотят, чтобы мы приглашали вас, — ответила за брата Фрейзер. — Они не сторонники интеграции и никогда ими не станут. Но у нас с Чэдом другие убеждения.
— Вы верите в интеграцию? — спросила Бетти.
— Да, верим, — кивнул Чэд.
— И я тоже верю, — сказал отец. — А люди с возрастом меняются. Это одно из преимуществ, которые дает возраст.
— Отец, а Чэда нужно простить непременно сегодня? — спросил я. — Или мне можно его еще месяц-другой поненавидеть?
— Ты пока не до конца понимаешь, что такое время, сынок. Оно летит до смешного быстро, за хвост его не поймаешь. Порой оно осыпает тебя сотней счастливых случаев поступить правильно. А иногда бросает на лету один-единственный шанс. Смотри не упусти его.
Под пристальным взглядом родителей я медленно подошел к Чэду, и мы обнялись. В этот момент, когда мы неловко сжимали друг друга и что-то бормотали, я ощутил глубину страданий Чэда, отчаяние, которое он пережил в кольце ледяного молчания, когда вся школа объявила ему бойкот. До той минуты я никогда не замечал в Чэде способности испытывать подлинную человеческую боль.
Затем он повернулся к Найлзу с Тревором, протягивая руку. Этот жест напоминал выброшенный белый флаг. Его голос срывался, переходя в крик раскаяния:
— Я все время думаю, ребята, почему я сделал это. Должна же быть какая-то причина. Ну что-то же меня толкнуло на это? И так ни до чего и не додумался. Но это самое подлое, самое мерзкое, что я совершил в жизни. И я не знаю, как искупить вину. А самое ужасное — мне это доставляло удовольствие. Да, я забавлялся, пока не услышал, как Найлз бежит прочь. Вот так вот…
Айк с Бетти подошли, обняли его. Шеба пересекла комнату и поцеловала его в одну щеку, потом в другую с целомудрием монахини.
— Будь добрее, Чэд. Если тебе добавить доброты, ты станешь почти совершенством.