Подходя к дому, я думаю о чрезвычайных обстоятельствах, которые некогда привели меня сюда и по решению суда я начал отрабатывать трудовую повинность в сумрачных недрах антикварного магазина Харрингтона Кэнона. Узнав о завещании, разгневанные дальние родственники мистера Кэнона бросились опротестовывать его с яростью, которая удивила меня, но через два года, после того как суд официально утвердил завещание, я вступил-таки во владение домом и магазином. Магазин я немедленно сдал в аренду другому торговцу антиквариатом, который охотно принял мое условие: сохранить за магазином имя Харрингтона Кэнона.
Щедрость мистера Кэнона обеспечила меня стартовой площадкой в жизни. Учась в Цитадели, я сдавал первый и второй этажи дома Кэнона молодым преподавателям Чарлстонского колледжа. Мать не жалела времени и сил, чтобы сад перед домом в прямом смысле слова процветал. В большом, глубоком фонтане я развел японских карпов и любил смотреть, как они плавают, задевая листья кувшинок. Белые цветы служат прекрасной декорацией к балетному спектаклю, который устраивают золотистые и обсидиановые карпы.
Я поливаю сад, проверяю, в порядке ли рыбы, и хочу войти в дом. Но ключа нет на обычном месте — я всегда вешаю его на крючок, прибитый к водосточный трубе и скрытый за азалиями. Осматриваю землю под трубой — не упал ли ключ, но его нет и там. Близкие друзья знают, где я прячу ключ, но все они только что прилетели со мной из Калифорнии и разъехались по домам.
Тут меня осеняет, и я готовлю себя к долгому, мучительному разговору: Старла вернулась домой после более чем годового отсутствия. Я вхожу в дверь — она, как и следовало ожидать, не закрыта — и прохожу в комнату, где кондиционер работает на полную катушку, холодно, как в морге. Скоро все спиртное, какое есть в доме, Старла перекачает себе в кровь. У кухни такой вид, словно здесь взорвалась граната. Старла в дальней комнате слушает свою любимую радиостанцию, передающую кантри-музыку. Я замечаю: она трезва, что может быть как дурным, так и хорошим знаком. Под именем Старлы скрывается сонм разных женщин, весьма воинственных и безжалостных, но большинство из них по-прежнему любит человека, который когда-то встретил ее в приюте, прикованной к стулу.
Я делаю вывод, что Старла снова принимает психотропные средства — от них она всегда прибавляет в весе. Каждая выпитая рюмка отложила глубокий след на ее лице.
— Привет, дорогой муженек! — протяжно произносит Старла. — Рад видеть свою любящую женушку?
— Еще как! — Подхожу и целую ее в щеку.
— А по виду не скажешь, что сильно рад!
— Последние два раза, когда ты появлялась, нам было трудно найти общий язык. Хочешь выпить?
— Белое уже выпила. Не возражаешь, если теперь прикончу бутылку красного?
Открыв бутылку, я протягиваю ее Старле:
— Угощайся. А ты хорошо выглядишь.
— Как смерть, восставшая из гроба. — Она озирается вокруг.
Что-то в облике моего дома способно вызывать в ее голове самые зловещие видения — подчас правдоподобные, подчас нелепые, но всегда болезненные. Она подходит к окну и смотрит на мирный, просторный сад: фонтан, миртовые деревья, пруд с карпами. Потом поворачивается, чтобы взять бокал, и ее взгляд падает на стену, где висит икона в охристо-красных тонах.
— Ты и вправду такой набожный сучонок, Лео? — равнодушным голосом спрашивает Старла. — Твоя записная добродетель меня бесит. И как это я каждый раз забываю об этом. Я сыта ею по горло.
— Ничего удивительного. — Я научился не злиться на нее и не спорить.
Наливаю себе вина. Отчужденность — мой способ самозащиты. Старла смотрит на меня долгим, пристальным взглядом — по-прежнему любящим, как в юности.
Помимо всего прочего, Старлу бесит, когда на нее не реагируют. С мастерством опытного фехтовальщика она наносит уколы сухим, безразличным голосом:
— Вот эту набожность я всегда больше всего ненавидела в тебе. Терпеть ее не могу. Она выводит меня из себя. Всегда выводила. В моей семье любили ходить в церквушку по соседству. Но мне всегда мерзавец нравился больше, чем добрый самаритянин. Иуду я люблю больше, чем Иисуса.
Она нападает в открытую, и было время, когда я отвечал на удары. Но опыт показывает, что бурю лучше переждать, чем идти ей наперерез. К тому же с возрастом Старла потеряла чувство меры. Когда мы были молоды, только-только поженились и она еще пыталась удержаться на краю безумия, ее удары были легче, разили меньше. Эта утрата способности различать добро и зло является печальным симптомом того, что ее состояние ухудшилось. Я стою перед ней неколебимый, как мраморная статуя, недосягаемый для ее нападок. А она пьянеет и продолжает уже скандальным, захмелевшим голосом: