Священник — отец Макс Сэдлер, еще молодой и полный сил, мальчик — мой брат Стив. Стивен Дедалус Кинг. Мой брат, которого я нашел в ванне крови, после чего сорвался, после чего начались мои скитания по психбольницам в торациновом[134] тумане, в поисках того мальчика, которым я был, пока не вытащил из ванны тело брата. Я сижу в палате и вспоминаю, как однажды мне пришла в голову мысль, будто мой отец каким-то образом причастен к смерти Стива — я слышал, как Стив кричал ночью во сне: «Не надо, отец! Не надо, отец!» Как же я смел подумать, что такой страх мог внушить Стиву наш добрый, любящий отец, а не это чудовище, которое сейчас умирает на больничной койке.
Досмотрев запись до конца, пока изображение не сменяется белым фоном с царапинами, я замечаю, что монсеньор проснулся.
— Мне следовало уничтожить эту пленку, — наконец произносит он.
— Да, лучше бы вы ее уничтожили, — отвечаю я, и мое спокойствие развязывает ему язык.
— Каждый человек одержим своими демонами, — говорит он ровным, доверительным тоном.
— Возможно.
— Он был слишком прекрасен, как я мог устоять? — продолжает монсеньор почти рассерженным тоном, словно я возражаю ему. — Я глаз не мог от него оторвать. А ты, напротив, был уродом.
— Да, мне повезло. Каково было служить на его похоронах?
— Очень тяжело, ты себе этого даже представить не можешь. Но я не жалел ни о чем, Лео. Даже тогда.
— Это я понял. Я целый вечер изучал ваше творчество. Как вы додумались хранить эти пленки у моего отца?
Мгновение он медлит с ответом. Собравшись с силами, продолжает внушительным тоном, без тени смущения:
— Глупая случайность. Перед переездом в пасторский дом я оставлял свои вещи на хранение у твоего отца. Потом заметил, что ранняя часть моей коллекции куда-то делась. Но спрашивать, конечно, не стал.
— Судя по вашей коллекции, вас интересуют только мальчики. А с мужчиной вы когда-нибудь занимались любовью?
— Нет, конечно! С чего бы такое взбрело мне в голову? — возмущается монсеньор, будто его оскорбили, усомнившись в его здравом рассудке.
В полумраке палаты я внимательно смотрю на него, а он смотрит на меня взглядом ясным и невинным.
— Эту пленку надо уничтожить, — говорит монсеньор Макс. — Я покаялся в своих грехах и получил последнее причастие. Согласно учению нашей Церкви, теперь моя душа, чистая и незапятнанная, проследует на Небеса.
— Уповайте на то, что Бог любит насильников детей. Что Ему нравится смотреть, как красивых алтарных служек насилуют сумасшедшие священники.
— Лео, ты не смеешь порочить мое имя, — говорит монсеньор безжизненным голосом. — Мое имя навеки вписано в историю Чарлстона, мое значение в истории епархии Южной Каролины огромно. Моя репутация в кругах верующих безупречна. Ты не посмеешь опорочить ее.
Я смотрю на него и вспоминаю искаженное ужасом и унижением лицо брата. Он предпочел умереть, чем рассказать родителям, что их обожаемый духовник его изнасиловал. Стив даже не знал тех слов, которыми можно рассказать о случившемся, как не знал, что существуют миры, где такое может случиться.
— Если Бог, в которого верю я, существует, то вы будете вечно гореть в огне. А я согласен гореть вместе с вами. Макс, вы ведь истинный католик?
— А ты? — шипит он в ответ.
Я наклоняюсь над его кроватью и говорю:
— Даже в свои самые мрачные минуты я был лучшим католиком, чем вы в свои самые светлые.
— Скоро я окажусь на Небесах, у своего Отца.
Я выключаю проектор, сматываю провод.
— Если вы там окажетесь, то вас встретит мой отец. И он из вас душу выбьет.
— Но моя репутация останется незапятнанной. — Монсеньор сохраняет невозмутимость. — Ты не посмеешь ее опорочить.
— Не знаю, не знаю, — говорю я, убирая проектор. — Почему бы мне ее немного не запятнать? — Я беру рюкзак и выхожу из палаты.
— Лео! — окликает он вдогонку. — Как ты смеешь уйти без моего благословения? Погоди, я благословлю тебя.
Монсеньор умирает во сне тем же утром. Его кончина становится главной новостью в обеих чарлстонских газетах, и не только. По всему штату в редакционных статьях восхваляется его праведная жизнь, его дипломатические заслуги в установлении связей с главами других конфессий, атмосфера святости, которая сопутствовала его пасторскому служению, героическая роль в деле борьбы за гражданские права, ярчайшим примером чего является марш на Сельма-Бридж. Как гласил заголовок одной из газет — «Святой почил в Святом городе». Я присутствую на пышных похоронах и причащаюсь в конце торжественной мессы — ее служит кардинал Бернардин и три епископа. По окончании мессы до меня доносятся разговоры прихожан, они желают, чтобы монсеньора Макса канонизировали как американского святого.