Одним неуловимым движением Владислав поймал ее за плечи, больно вцепившись в ткань долгорукавки, прижал к своему телу. Только тихо звякнули жемчужные поднизи кики, да едва слышный испуганный вздох сорвался с губ Ксении.
— Зачем пришла? — тихо проговорил он Ксении прямо в ухо, едва не касаясь губами тонкой кисеи. Снова рядом с Ксенией был тот, вовсе незнакомый ей прежде Владислав, который угрожал ей, сидя у возка. Она не понимала, какой же шляхтич настоящий: тот, что когда-то в Москве так страстно смотрел на нее, сладкие слова шептал да руки целовал или этот, жестокий и хладнокровный, способный при необходимости убить без особых раздумий? И если первого она не боялась, то второй, незнакомый ей Владислав, вызывал у нее дикий страх.
Тем не менее, Ксения все же смогла разлепить пересохшие от страха губы и ответить на его вопрос:
— Я хочу знать, что тебе нужно меня. Зачем ты меня в полон взял? Что хочешь?
— А сама не ведаешь, чего я хочу? — проговорил Владислав, прижимая ее к себе. — Неужто не ведаешь, каков у меня счет к супругу твоему? Как говорится — око за око, и зуб за зуб. Вот только обращать вторую щеку к нанесшему мне обиду, как велят ксендзы {2}, мне никак неможливо {3}. Потому как сестра у меня была одна единственная. Разве не ведаешь ты, что сотворил Северский с ней, едва вышедшей из девичьей? Не ведаешь?! Он не просто насиловал ее раз за разом, день за днем. Нет, не удовольствовался только этим, не таков он. А после придушил ее, как неугодную ему более холопку, согревающую ему постель. Забыть об этом счете к Северскому? Забыть? Подставить вторую щеку? Разве вернет мне это сестру?
— А месть твоя — вернет? — едва слышно прошептала Ксения. Владислав услышал ее тихий шепот, смолк на несколько минут, успокаивая свое тяжелое дыхание, что так и рвалось через стиснутые от злости зубы.
— Почему ты вышла за него? Почему именно ты? — произнес он тихо, уже без того холода в голосе, что так и бил Ксению до того. Тяжелая хватка его пальцев немного ослабла, более не причиняла боли. Пальцы слегка шевельнулись, легко, едва уловимым движением гладя ее руки через ткань. Его дыхание заставляло кисею сороки шевелиться, ласкало ее ухо, будоражило ее, и, несмотря на страх, Ксения почувствовала, как медленно нарастает какая-то теплота в груди, перетекает в живот, в самый низ, как начинают легко покалывать кончики пальцев от желания коснуться его лица, как когда-то.
Владислав вдруг оттолкнул ее от себя легко, отстраняя, вновь создавая дистанцию меж ними. Она не ожидала этого сейчас, едва не потеряла равновесие, наступив на длинный подол своего сарафана, не упала наземь к его ногам.
— Иди к возку, панна. Не искушай судьбу ране времени! — проговорил Владислав ей в спину. По тону его голоса она поняла, что снова вернулся тот незнакомый Ксении Владислав, и она вмиг потеряла желание продолжать разговор с ляхом ныне, сознавая, что можно завести этот разговор вовсе не туда, куда ей хотелось. Узнать то, что она так страшилась узнать.
И Ксения без единого возражения пошла прочь от Владислава к своему возку, у которого ее ожидала Марфута, сжимающая руки в тревоге. Сначала просто пошла мелкими шажками, подобающими боярыне по статусу, а после все убыстряла и убыстряла шаг, пока не перешла на бег, такой быстрый, что подол так и хлестал по ногам, а жемчужные поднизи больно били по лбу и щекам. Она бежала, не обращая внимания на то, как качает головой Ежи, прервав на миг свое занятие, как удивленно смотрят на нее польские ратники, приподнимаясь на локте или просто поворачивая голову в ее сторону, как озабоченно хмурится Марфута, гадая, что так напугало ее боярыню, что заставило ее бежать сломя голову.
Туда, в темноту возка! Именно туда быстро юркнула Ксения, едва не упав прямо подле повозки, запутавшись в длинных юбках. Спрятаться от всего! От этого пугающего ее незнакомого ей Владислава, совсем непохожего на того, которого она знала когда-то. От будущего, которое виделось ей ныне совсем мрачным и безрадостным. От страха за свою судьбу, что снова совершила такой крутой поворот, навсегда меняя привычный ход ее жизни.
А главное, от того, что вдруг пришло в голову, когда они стояли там, у берез, с Владиславом, когда он так сильно прижимал ее к своему крепкому телу.
Ибо ничего не хотелось сильнее тогда, чем положить ему голову на плечо, заводя свою руку назад, кладя на его шею, запуская пальцы в черные, как смоль, волосы, повернуть лицо слегка вверх и назад, к его лицу, подставляя его губам. И почувствовать, как его губы скользят медленно от ее уха по нежной коже щеки, медленно-медленно… прямо к губам… захватывая их в плен…
Ксения спрятала горящее от стыда лицо в ладонях и откинулась назад, в темноту возка, прячась от любопытных глаз, сама не своя от того, как билось сердце в ее груди.
Я пропала! Матерь Божья, я снова пропала…
1. Хорошо (польск.)
2. Ксендз — католический священник (польск.)
3. Невозможно (польск.)
Глава 6
В лесу стоянка была недолгой — всего одна ночь, на протяжении которой Ксения не смогла даже глаз сомкнуть. Не из-за того, что натерпелась днем, нет. Из-за долгого и протяжного воя, что доносился из глухой лесной чащи.
Заночевать в лесу было ошибкой, ведь в это время эти серые хищники редко кого боялись. Они привыкли питаться человечиной, которой им вдосталь хватало в это смутное время, когда чуть ли не каждый Божий день лилась человеческая кровь. Потому-то волки в последнее время осмелели: стали все чаще выходить из леса, нападать на малые группы редких путников или даже заходить в деревеньки, что находились поблизости. А уж остаться в лесу на ночевку было и вовсе сущим безумием.
Ляхи всю ночь караулили с ярко-горящими факелами в руках, окружив поляну по периметру, поместив в центр охраняемого круга лошадей и возок с пленницами. То ли волки были сыты в ту ночь, то ли испугались многочисленных огней, но к поляне они близко не подходили, только ходили в темноте леса вокруг и протяжно выли, будто запугивая путников, дерзнувших вторгнуться в их владения.
Так и не отдохнувшие за прошедшую ночь люди собрали свои пожитки и снова тронулись в путь, едва сквозь густые ветви лесных деревьев забрезжил рассвет. Воины были раздражены до крайности, злы от того, что не спали толком, а впереди предстоял еще долгий переход. Ведь было необходимо как можно быстрее покинуть эти земли, где слишком много было городков и вотчин, верных нынешнему московскому царю или просто ненавидящих поляков всей душой и с радостью пустивших бы им кишки.
Кроме того, опасались, что в вотчине Северского уже знают о том, что боярыня захвачена в полон, а значит, по их следам могла идти боярская дружина. И пусть часть ратников, по сведениям Владислава, Северский скрепя сердце предоставил под знамена Москвы на время ее осады Тушинским вором и польскими авантюристами — в стенах усадьбы оставалось еще как минимум более полусотни воинов, а это было больше, чем сам Владислав мог выставить ныне против Северского.
Под вечер вдруг зарядил моросящий противный дождь, от которого моментально отсырела одежда, стали тяжелыми волосы, упали перья на шапках ляхов. Он не успокоился и ночью, не позволяя людям толком отдохнуть, ни последующим днем, прекратившись только во второй половине дня. Однако даже яркое солнце, сменившее на небосклоне серость дождевых облаков, не добавило благости в настроения путников, в отсыревшей одежде и хлюпающих водой сапогах.
Ксения прямо кожей ощущала, насколько злы ляхи — они часто переругивались злобно во время пути, а на привале два пахолика даже вцепились друг другу в горло, явно что-то не поделив. Только вмешательство Владислава смогло оставить драку в самом ее зачатке. Ляхи разошлись, недовольно бурча друг на друга, в отряде снова повисла тишина, но это была тягостная тишь, будто перед грозой.
После, когда в конце светового дня устраивались на ночлег, никто не смеялся, как бывало прежде, не шутил, даже не переговаривались меж собой, стремясь быстрее упасть на землю и дать отдых напряженным членам. Поэтому Ксения ничуть не удивилась, когда вспыхнула ссора даже между Марфой и хмурым Ежи.