Эта его проницательность злила и раздражала. Мне хотелось сказать что-то этакое в ответ, вывести на эмоции. И я нашла отличный способ.
— С чего ты взял, что это не мой личный опыт? — слова срываются с губ прежде, чем я успеваю осознать и понять их смысл. — Может, я уже прошла через постель десятка модифицированных?
Ручка сломалась в его руках с громким треском. Колпачок отлетел и затерялся где-то на полу, а на стол медленно закапали чернила, оставляя после себя уродливые пятна на белой скатерти. При всём при этом его лицо оставалось совершенно спокойным, разве что глаза пылали слишком ярко.
Доигралась. Добралась до той самой грани, когда терпения даже у такого стойкого хищника не хватило. И сейчас мне предстояло познать всю степень его бешенства.
Но и тут Стив сумел меня удивить. Моргнул, отложил в сторону сломанную ручку и не спеша вытер руку о салфетку.
— Нет. Ни одного.
Мне бы помолчать…
— Откуда такая уверенность?
— Знаю, чувствую. На тебе нет других запахов, — пояснил мужчина, методично стирая чернила и бросая комки грязных салфеток на стол.
— Запахов? — не поверила я. — Я принимаю душ каждый день.
— Это другой запах, Мари. И на тебе его нет. Ты чиста. Но тебя кто-то обидел. И ты запомнила.
Я отвела взгляд, снова поворачиваясь к окну.
— И что?
— Скажешь?
Он ведь всё равно узнает, это лишь вопрос времени. Работу нашел, где живу — знает. Покопается немного и обнаружит. Это ведь не такая большая тайна. Но всё равно произносить вслух больно.
— Это важно?
— Да.
Мне очень хотелось выглядеть равнодушной и спокойной, когда я тихо бросила в ответ:
— Мать.
— 16-
Она ведь тоже сопротивлялась, отказывалась от подарков, до последнего считая, что это пройдет, что сможет выстоять против зарвавшегося модифицированного, который вдруг решил, что эта гордая и неприступная молодая женщина будет его.
Тот ублюдок действовал точно так же. Умело, терпеливо. Никакого напора и давления. Почти. Просто провожал и встречал с работы, дарил цветы, всё время мелькал перед глазами и уговаривал… обещал.
Но мы узнали об этом значительно позже. Когда противиться силе и магнетизму хищника она уже не смогла.
Мама скрывала, стыдилась, не хотела волновать отца и молчала. Я так и не смогла ей простить именно этого молчания. Мне почему-то до сих пор хочется верить, что, если бы она рассказала всё, мы могли бы успеть.
Я помнила, как пришла со школы, а там отец, полиция и страшные, невозможные слова: «Мама пропала…» Ушла утром на работу, но так до неё и не дошла.
Почти сразу всплыла информация о молодом модифицированном, который не давал ей проходу, который присылал ей на работу цветы и сладости, встречал-провожал, соблазнял.
Мы не верили. Только не наша мама. Только не она. Всегда такая весёлая, яркая и улыбающаяся, она просто не могла предать нас.
Их нашли через трое суток. Три дня, которые мы толком не спали, не ели и строили самые разные догадки — шантаж, похищение, угрозы. Её заставили!
А она сама…
— Я люблю его, — прошептала виновато, не в силах посмотреть на нас. — Простите. Но я не могу без него… не могу. Я пыталась… Но это сильнее меня.
Ушла, бросив всё, оставив нас.
Через два месяца любовь модифицированного кончилась так же быстро и стремительно, как и началась. Наигрался и выбросил её из своей жизни, предложив перейти к его другу.
А она не смогла этого перенести.
Потом были таблетки, скорая. Больница с холодными светло-зелёными стенами и давящей тишиной.
Мы с отцом сидели в приёмной, до конца отказываясь поверить в то, что всё так закончилось.
Десять лет прошло. А до сих пор больно.
А теперь всё снова вернулось, повторяется, но на этот раз со мной. Вот только я не сдамся, не позволю себя сломать.
Стив видит меня насквозь, читает каждую эмоцию и моё состояние понимает без труда.
— Мне жаль.
Искренне. Мне не к чему придраться. Почти. Да, ему, наверное, жаль. Вот только это ничего не изменит, не вернёт её к жизни.
Я поспешила сменить тему.
— Ручка сломалась. Чем будем записывать условия?
Оборотень не спешил отвечать, изучая меня.
— Запишем, как только всё обговорим. Ты не хочешь принимать от меня дорогие подарки?
— Никакие не хочу.
— Так не пойдет, Мари. Давай определим хотя бы границы стоимости. Например, десять тысяч.
— Что десять тысяч?
— Подарки не крупнее десяти тысяч.
— Ты ведь не отстанешь, да? Хорошо. Согласна, — ответила я, тяжело вздохнув, и взглянула на часы. — Мне на работу пора.
А тут меня ждал новый сюрприз.
— Я отпросил тебя у начальства, — совершенно спокойно и даже деловито ответил мужчина.
— Ч-что? Что ты сделал?
— Ты же всё прекрасно слышала, Мари. Я ведь понимал, что мы не уложимся в час, поэтому предупредил твоё начальство о том, что ты немного задержишься.
— Когда?
Он ведь при мне никому не звонил! Я бы заметила, услышала, догадалась. Это что получается? Оборотень заранее договорился? Знал, что я поеду с ним сюда, что мы задержимся? Этот модифицированный знал всё наперёд, и я лишь играю под его дудку, изображая из себя самостоятельную и независимую личность?!
Вот тебе и независимая личность.
— Какая разница, Мари. Главное, что тебе не надо спешить на работу.
— То есть ты всем показал, что я твоя ручная игрушка, которая покорно ест из твоих рук?!
— Для ручной зверушки ты слишком непослушная и своевольная, — попытался пошутить он.
Не вышло.
— Ты не понимаешь? Теперь все на работе считают, что я твоя любовница.
— Тебя так волнует чужое мнение?
— Я не могу себе позволить иного. Когда ты исчезнешь, мне придётся с этим жить!
— А если я не собираюсь исчезать?
Это было выше моих сил. Он не понимал, в какую передрягу я попала из-за него. Не хотел понимать. Для него важно лишь одно: заполучить меня. И всё!
Больно. И гнев уже сдержать невозможно.
— Слушай, Стив! — прорычала я и замерла, неожиданно поняв, что впервые обратилась к нему по имени.
И поняла это не только я.
Расслабленность исчезла. Мужчина тут же напрягся, и воздух между нами буквально заискрил от напряжения. Его глаза стали совсем янтарными, а я…я стала мухой, которая угодила в этот янтарь, нарушив еще одно правило: не обращаться к чистокровкам по имени.
— 17-
У каждого из нас есть границы личного пространства. У кого-то они большие и табличка на лбу: «Не подходи — убьёт». У кого-то узкие и извечное желание обниматься и прижиматься к другим.
Но это у людей, у модифицированных свои законы и порядки. Тут дело не в прикосновениях, а в границах, которыми они себя окружали.
Называть оборотня по имени можно и не противозаконно. Обращаться тоже. За это никто не съест и даже не покусает. Только есть одно маленькое, но очень важное исключение. Если это не чистокровка. Потому что для вышеуказанного подвида личное обращение — это как помахивать нижним бельём у них перед носом. Призыв, согласие и ступень, ведущая прямиком в пропасть.
И я только что на неё ступила.
Вот как охарактеризовать своё поведение? Тупизм и кретинизм в квадрате. Можно было списать всё на нервы, на взгляд, который не давал покоя и заставлял совершать ошибки. Но разве это изменит произошедшее?
Дура! Это же надо было так сорваться, разозлиться, чтобы забыться до такой степени, чтобы произнести его имя вслух. Я ведь и мысленно старалась как можно меньше так к нему обращаться. Не помогло.
Сердце словно пропустило удар, а я всё никак не могла вырваться из плена его глаз.
Все принципы просто растворились. Теперь я могла на собственной шкуре понять Элис, мать и всех остальных. Когда воля подавлена и сделать ничего нельзя. Задыхаешься, дрожишь и сходишь с ума от желания… ощутить его прикосновения, поцелуи.