Владимир Афанасьевич всегда умел о себе и своем состоянии говорить спокойно и бодро. Грусть в его словах только угадывалась. Но по письму Евы Самойловны к Чекотилло 27 апреля 1956 года видно, как нелегко жилось и Обручеву и ей самой в то время.
«Пишу после очень тяжелого приступа стенокардии, но мне захотелось хоть несколько слов написать Вам и еще поблагодарить за внимание, которое Вы оказываете Владимиру Афанасьевичу.
Эти дни были очень трудные, тяжело болела сестра Владимира Афанасьевича — Мария Афанасьевна. Семнадцать дней она боролась за жизнь, но в восемьдесят четыре года эта борьба, трудна, и двадцатого апреля в час пятьдесят минут она скончалась. Эти дни были очень трудные, и Владимир Афанасьевич опять слег.
Его огорчают и мучают глаза. Так грустно смотреть, как он бродит одиноко по комнате, а я даже почитать ему не могу после своих тяжелых приступов.
Вот так грустно пока мы живем. Хочется верить, что скоро будет тепло и Владимир Афанасьевич сможет хоть немного гулять».
Простое письмо, без красивых и драматических фраз. Но читаешь его с глубокой печалью.
О чем он думал, старый ученый, «бродя одиноко по комнате», как написала его преданная жена? Вспоминал молодую далекую любовь, юную подругу, рождение сыновей?.. Помышлял о Сибири, о крае, ставшем таким близким? О неоконченной работе по Наньшаню? О путешествиях в Китай? О других своих книгах? Может быть, о том, что великолепно оправдалось его утверждение насчет речного происхождения песков Каракумов? Как спорил с ним тогда Коншин, настаивал, что каракумские пески — морские отложения...
Нет, выводы Обручева и его определение двух Узбоев окончательно проверены в пятидесятых годах, когда изучалась трасса Большого Туркменского канала... А по Келифскому Узбою проводят Каракумский канал. Он будет доведен до Каспия.
И способ укрепления песков, предложенный им, принят и осуществляется успешно...
А может быть, мысль Владимира Афанасьевича снова устремлялась к тем основным вопросам, что интересовали его всю жизнь? Только год назад, летом 1955 года, он писал Эдуарду Макаровичу Мурзаеву:
«Сколько же десятилетий полевых работ геологов нужно еще ждать, чтобы географы признали эоловую теорию единственно правильной, вполне объясняющей генезис лёсса?.. Сколько лет географы и почвоведы, мудрствуя лукаво, будут сомневаться в правильности эоловой теории, замалчивать ее или стараться находить еще какое-нибудь выдуманное объяснение «облёссованию»?»
В последнем издании своей сводной работы «Признаки ледникового периода Северной и Центральной Азии» он перечислял все, что еще не совсем ясно в истории древнего оледенения Сибири, что должны выяснить дальнейшие работы геологов.
К примеру, вопрос о Тазовском или Ямальском леднике. Он когда-то спускался с суши там, где сейчас находится южная часть Карского моря. Может быть, он двигался на юг в промежутке между Уральским к Таймырским ледниками? Решить, существовала ли суша в границах Карского моря и Ямало-Тазовского ледника, необходимо, без этого «история развития Западно-Сибирской низменности остается неясной».
Тектоникой он тоже продолжал заниматься. В 1948 году на совещании Московского общества испытателей природы предложил новый термин «неотектоника».
Он писал тогда: «Неотектоникой я предлагаю назвать структуры земной коры, созданные при самых молодых движениях, происходивших в конце третичного и в первой половине четвертичного периода». А в статье «Основные черты кинетики и пластики неотектоники» он проанализировал следы неотектоники в разных местах Советского Союза и в граничащих с ним областях Центральной Азии.
Он не выпускал из внимания и по возможности руководил всеми работами по розыску новых месторождений полезных ископаемых. И о «древнем темени Азии» не переставал думать.
Но сейчас все меньше и меньше удавалось обращаться к этим излюбленным темам. Глаза не позволяли. С нетерпением ждал Владимир Афанасьевич удаления катаракты, но оно все откладывалось. Он возлагал на эту операцию большие надежды, и в письмах его часто встречались фразы: «Жду операции», «после операции»...
На самом деле врачи не хотели лишать его надежды, но знали, и Ева Самойловна знала, что операция невозможна. После удаления катаракты нужно неподвижно лежать на спине, а это при постоянных воспалениях легких и плохой уже работе сердца грозило отеком легких.