Помогал, конечно, не только этим — всяко. То серп накажут в городе купить — бурьян вокруг избушки сжать, косой уж махать не под силу, а серпы почему-то только в городских хозмагах продаются, в деревню не везут, хотя им тут как раз и место, — то еще что по хозяйству понадобится. Отказом Вовка не огорчал и нечастые просьбы их старался выполнить. Мелочи, конечно, вовсе не в тягость, а «подшефные» на него чуть не молились.
Всякий раз, когда доводилось бывать у «коммунарок», в голову непременно влезало одно: неужели и он, состарившись, должен будет к кому-то прибиваться на зиму, потому что сил своих не станет топлива заготовить? Неужели и ему когда-то придется так же бедствовать? Значит, пока здоровый, можешь работать и себя обеспечивать, давай, Володя, жми — паши, сей, убирай, а в старости и настоящего хлеба попробовать не удастся, коли добрая душа не найдется да не привезет откуда-нибудь? Это за то, что всю жизнь других кормил? Где же справедливость? Спору нет, железки тоже нужны, да ведь кто железки делает, совсем по-иному живут. И в старости, и в юности. И вода у них, и тепло — все в дом само бежит. И даже баня в доме — ни топить, ни воду таскать не надо, и все прочее — прямо в доме, в тепле. И не задумываются, наверное. Так положено — и все тут. А почему другим не положено? Тем, которые полгода на морозе работают, а другие полгода — в пыли да в грязи. Пожалуй, не все и представляют, как приходится тому, кто с землей трудится, хлеб растит. Почему бы им так же не сделать? Чтобы пришел с мороза — в доме тепло, провозился в грязи да мазуте с утра до ночи, пришел — а в доме баня готова, только краник отверни. Разве они не заслужили этого? Разве другого сорта люди? Почему одним асфальт под ногами, а другим — всю жизнь грязь месить, кому-то настоящий хлеб, а кому-то — черные кирпичи, который и хлебом-то назвать стыдно, да и тот не каждый день, с перебоями; кто всю жизнь в тепле и проработал, и прожил — тому и условия, и пенсия приличная, а кто на себе землю пахал, в плуг впрягался, чтобы всех накормить, тем — минимальная? Пенсия сообразно заработку, говорят. Так разве бабка Дарья виновата, что ей за работу не платили, а только голые палочки в бригадирской тетрадке черкали, когда она вместо лошади плуг тянула? Почему одним — больницы с врачами и лекарствами, а у других на три села в округе даже завалящего фельдшера нет? У одних дети в тепле учатся, а у других — с осени до весны в заиндевелых классах в пальто и варежках сидят. Станешь тут грамотным, когда одна мысль в голове: скоро ли урок кончится, чтобы побегать, согреться чуточку… Телевизор сломался — или другой покупай, или к соседу иди смотреть, пока у того работает. Ремонтировать негде и некому. А в город везти — проблема проблем. Одним — кинотеатры, выставки, залы концертные, а другим одна радость доступна — сивуха. Глотай и молчи, будь доволен!..
Кое-какие школы, кое-какие дороги с кое-какими мостами, кое-какое снабжение: на тебе, Боже, что мне негоже, — все кое-какое. Да почему так? Почему? Неужели в селе люди кое-какие? Кто и за что объявил их — кормильцев! — второсортными? По какому праву? Кто дал это право? Почему одним — все, а другим — ничего? Неужели не видят, неужели не знают? Тогда почему же кормильцы — на положении брошенных пасынков?.. А может быть, всем все поровну? Помаленьку, да зато одинаково?..
Вот такие вопросы теснились в голове, и всякий раз, когда выполнял очередную просьбу подопечных, вскипали и начинали буравить Володю. В нем бурлили обида и злость неизвестно на кого. Впрочем, мысли эти наверху долго не задерживались и скоро опять отправлялись на дно. До старости было еще неимоверно далеко, а пока, считал, на жизнь грех жаловаться. Хотя, конечно, будь на то его воля, многое бы переменил. И как можно скорее…
Вдруг Володька насторожился: почудилось, движок заработал не так. К черту всякие мысли!.. Нет, кажись, нормально.
Показалось. Впрочем… что такое? Мотор чихнул раз, другой и третий — заработал с перебоями. Володя весь напрягся. Опять ровно гудит. Снова перебои, точно на двух цилиндрах тянет. Да что ж такое? Он аж привстал с сиденья, волнуясь. Трактор затрясся весь, задергался, резко сбавил ход и почти остановился. Свет фар начал меркнуть. В отчаянии даванул ручку газа вниз до упора, трактор взревел, рванулся было вперед и встал. Двигатель тукнул в последний раз и заглох. Свет потух. Наступила жуткая, невыносимо терзающая слух тишина.
— Володя, что случилось, Володя? — точно камень на голову упал из темноты тревожный вопрос.
— Счас… Это ничего, я счас, — зачастил он, лихорадочно соображая, отчего мог встать трактор. Топливо?.. Неужели кончилось топливо? Похоже на то. Но не может быть. Верно, сегодня трактор не глушил ни на минуту, но ведь утром заправил полный бак. Да и движок, пусть и весь день, но, в основном, на холостом ходу работал… А может, бак в лесу пропорол? Не заметил, вот солярка и вытекла помаленьку… Дела-а! — Счас, я счас, — засуетился он и соскочил прямо из кабины в снег, не касаясь ногой гусеницы.