— Но, быть может, благородный коннетабль, — спросила Эвелина, — прежде чем покинуть здешние места, не откажется лично выслушать признательность той, кого столь доблестно защитил и спас от гибели?
— Об этом мне и поручено говорить, — ответил Дамиан. — Однако мой благородный дядюшка не решается предложить то, чего сам всей душою желает, а именно, говорить с вами, не считая возможным передоверить это третьему лицу, о некоторых важных предметах.
— Но отчего же я не могу, — сказала, покраснев, Эвелина, — ничем не нарушая девичьей скромности, увидеться с коннетаблем, когда ему будет угодно?
— Мой дядя, — пояснил Дамиан, — связал себя обетом не вступать под чью-либо кровлю, прежде чем отправится в Палестину. Чтобы он мог с вами увидеться, надо оказать ему особое снисхождение: согласиться встретиться с ним в его шатре. А это — милость, о которой он как норманнский знатный рыцарь едва ли осмелится просить у высокородной девицы.
— Только и всего? — удивилась Эвелина. Выросшая в уединении, она была незнакома с некоторыми тонкостями этикета, соблюдавшимися девицами тех времен по отношению к лицам противоположного пола. — Неужели, — продолжала она, — я не приду почтить моего спасителя, если ему нельзя прийти сюда? Передайте же Хьюго де Лэси, что, после благодарности Богу, я более всего питаю ее к нему и его отважным соратникам. Я приду в его шатер, как пришла бы в храм; и если б благородному рыцарю это было угодно, пришла бы босая, по дороге, усеянной терниями и острыми камнями.
— Мой дядюшка будет восхищен вашим решением, — произнес Дамиан, — и особенно постарается избавить вас от всякого липшего труда. Шатер будет раскинут у ворот вашего замка, где и может, если вам угодно, состояться ваша с ним встреча.
Эвелина охотно согласилась на это предложение, раз таково было желание коннетабля и таков же совет Дамиана. В простоте душевной она не видела причины, почему бы ей, под охраной последнего и без дальнейших церемоний, немедленно не выйти на знакомую равнину, где она ребенком гонялась за бабочками и собирала лютики, а позже выезжала своего коня; на знакомую равнину, которая одна только и отделяла ее от лагеря коннетабля.
Юный посланец, чьи посещения уже сделались ей привычны, удалился, чтобы известить своего родственника и господина об успехе его поручения; а Эвелина, впервые с тех пор, как поражение и гибель Гуенуина позволили ей всецело погрузиться в скорбь об утрате отца, задумалась над чем-то иным и только ее касавшемся. Теперь, когда печаль, еще не утоленная, притупилась именно потому, что она всецело ей предавалась; теперь, когда ей предстояло встретиться с тем, чья слава была известна, чью мощную поддержку она только что получила, она задумалась над сущностью и последствиями этой встречи. Хьюго де Лэси она увидела на турнире в Честере, где только и говорили о его отваге и искусности, где он воздал дань ее красоте, преподнеся ей полученный приз, польстивший ее юному тщеславию. Но она лишь смутно помнила, что это был человек среднего роста, в необычайно богатых доспехах и что лицо его, когда он приподнял забрало, показалось ее юному взору едва ли моложе, чем лицо ее отца. А ныне этот человек, которого она почти не помнила, оказался тем орудием, которое ее небесная покровительница избрала для спасения ее от плена и для отмщения за гибель ее отца; ему, по обету, должна она вручить свою судьбу, если он того пожелает. Напрасно напрягала она память, силясь вспомнить черты его лица и по ним заключить, что он за человек; и напрасно старалась угадать, как поведет он себя по отношению к ней.
Судя по торжественным приготовлениям, барон и сам придавал встрече немалое значение. Эвелине казалось, что он мог бы подъехать к воротам замка за пять минут, а уж если для их встречи необходим был шатер, то еще за десять минут какая-нибудь палатка могла быть доставлена из его лагеря и тут же установлена. Но коннетабль, очевидно, полагал, что встречу следовало обставить гораздо торжественнее; ибо спустя полчаса, после того как Дамиан покинул замок, не менее двадцати воинов и мастеров во главе с герольдом, чья одежда была украшена гербом рода Лэси, начали возводить у ворот замка одно из тех великолепных сооружений, какие можно видеть на турнирах и в других особо торжественных случаях. Шатер этот был из пурпурного шелка и украшен золотым шитьем и золотыми же шнурами. Вход в шатер обрамлен был шестью копьями, оправленными в серебро; воткнутые в землю попарно, они скрещивались вверху, образуя как бы три арки; наброшенная на них шелковая драпировка цвета морских волн красиво выделялась на фоне пурпура и золота.
Внутреннее убранство шатра, по свидетельству Джиллиан и других заглянувших туда любопытных, отличалось такой же пышностью. В роскошном изобилии были разбросаны восточные ковры и гобелены из Гента и Брюгге, а верх шатра, затянутый голубым шелком, изображал небесный свод и украшался солнцем, луною и звездами из литого серебра. Этот великолепный шатер был сделан для Уильяма из Ипра, который сказочно разбогател, командуя наемниками короля Стефана, и получил от него титул графа Албемарля; но потом, из-за превратностей войны, после одного из жестоких сражений, которых было так много во время междоусобной войны Стефана с императрицей Мод, или Матильдой, шатер достался де Лэси. Коннетабль еще ни разу им не пользовался, ибо богатый и могущественный Хьюго де Лэси в своих привычках был неприхотлив и скромен; тем больше удивил он на сей раз всех знавших его. С наступлением полудня он прибыл к воротам замка на великолепном коне; выстроив небольшой отряд слуг, пажей и конюших, облаченных в роскошные одежды, и став во главе их, он послал племянника известить владелицу замка Печальный Дозор, что покорнейший из ее слуг ожидает, чтобы та почтила его своим появлением у крепостных ворот.
Многим из бывших при этом зрителей подумалось, что хотя бы часть великолепия, отличавшего его шатер и свиту, коннетаблю следовало употребить на себя самого; ибо собственная его одежда была до крайности проста, а внешность не настолько привлекательна, чтобы не нуждаться в преимуществах, какие дает богатая одежда и украшения. Это стало еще более очевидным, когда он сошел с коня, ибо мастерское управление благородным животным придавало облику коннетабля достоинство, которого он лишался, покидая седло. Рост прославленного коннетабля едва достигал среднего, а телу его, хотя и крепкому, недоставало легкости и грации. Ноги рыцаря были кривоваты, что для седока являлось даже преимуществом, но не украшало его, когда он спешивался. Был у Хьюго де Лэси и еще один недостаток: нога, сломанная под упавшим конем, неудачно срослась из-за неопытности лекаря, и он прихрамывал. И хотя широкие плечи, мускулистые руки и могучая грудь указывали на силу, которую он часто проявлял, это была неуклюжая сила. Его речь и жесты обнаруживали человека, который редко говорил с равными себе и еще реже с лицами вышестоящими; они были отрывисты, решительны и даже суровы. По мнению тех, кто часто с ним общался, его проницательный взгляд и высокий лоб выражали достоинство и вместе с тем доброту; видевшие его впервые судили о нем менее благоприятно и усматривали в его чертах жесткость и вспыльчивость, хотя признавали, что все в нем говорит об отваге и воинской доблести. Ему было всего сорок пять лет; но тяготы войны и суровый климат добавляли к этому возрасту лет десять. Выделяясь среди своей свиты скромной одеждой, он лишь накинул короткий норманнский плащ на узкий замшевый камзол, надевавшийся обычно под доспехи, и поэтому кое-где потертый. Голову его прикрывала коричневая шляпа, в знак данного им обета украшенная веточкой розмарина; у кожаного пояса висел добрый меч, а также кинжал.
В такой одежде, но стоя во главе раззолоченной свиты, где каждый ловил его малейший взгляд, коннетабль Честерский ожидал появления леди Эвелины Беренжер из ворот ее замка Печальный Дозор.
О ее приближении возвестили звуки труб во дворе замка — подъемный мост был опущен, — и сопровождаемая празднично одетым Дамианом де Лэси, своими вассалами и слугами Эвелина во всей красоте своей появилась из древнего портала отцовского замка. Как подобало при ее недавней потере, она была в глубоком трауре и не надела никаких украшений, составляя этим разительный контраст с богатой одеждой своего спутника, сверкавшей драгоценностями и золотым шитьем; зато возрастом и красотою они подходили друг другу как нельзя более. Вероятно, последнее и вызвало восхищенный шепот среди зрителей; и только уважение к трауру Эвелины помешало ему перейти в громкие приветственные возгласы.