Повинуясь этому чувству, рыцарь встал перед Эвелиной на одно колено, взял ее руку, которую она не протянула ему, а лишь позволила взять, пылко прижал ее к губам и оросил слезой, одной из немногих пролитых им за всю его жизнь. Но, уступив внезапному порыву, столь для него необычному, он тут же обрел спокойствие, когда заметил, с каким торжеством глядит аббатиса на его унижение, если так можно было это назвать. Он стал оправдываться перед Эвелиной серьезно и мужественно, разумеется, не без волнения, но тоном твердым и гордым, как бы обращаясь одновременно и к оскорбленной аббатисе.
— Леди, — обратился он к Эвелине, — вы уже узнали от почтенной аббатисы, в какое тяжелое положение поставило меня вчера неумолимое решение архиепископа; или, пожалуй, скажу лучше: его справедливое, но суровое истолкование моего обета крестоносца. Не сомневаюсь, что почтенная аббатиса передала вам все это точно и правдиво. Однако я лишился ее дружеского расположения, поэтому опасаюсь, что она все же не вполне справедлива ко мне и к несчастной необходимости, в какой я нахожусь. Вынужденный покинуть мою страну, я также вынужден расстаться — навсегда, а в лучшем случае надолго — с самыми сладостными надеждами, какие когда-либо питал человек. Почтенная аббатиса обвинила меня в том, что, будучи виновником нарушения вчерашнего контракта, я тем не менее хочу, чтобы он связывал вас неизвестно сколько лет. Никто по доброй воле не отказался бы от прав, какие дал мне вчерашний обряд. Да простятся мне слова, которые, быть может, прозвучат хвастливо! Скорее чем уступить вас кому бы то ни было из смертных, я готов биться мечом и копьем три дня с восхода до заката. Но то, что я защищал бы ценою тысячи жизней, я готов отдать, если это будет стоить вам хотя бы одного вздоха. Итак, если вам кажется, что вы не будете счастливы, оставаясь обрученной с Хьюго де Лэси, я обещаю, что буду стараться о расторжении помолвки и, значит, о том, чтобы это счастье могло достаться другому.
Он продолжал бы, но боялся не совладать с нежными чувствами, столь чуждыми его суровому нраву, что он стыдился им поддаваться.
Эвелина молчала, и молчание прервала аббатиса.
— Племянница, — начала она, — ты слышишь, что коннетабль Честерский из великодушия или из чувства справедливости, отправляясь в дальний и опасный поход, предлагает расторгнуть помолвку, которая подразумевала, что он останется в Англии также и для бракосочетания. Я уверена, что ты без колебаний примешь возвращаемую тебе свободу и поблагодаришь его за великодушие. Что до моей благодарности, то я с ней подожду, пока не увижу, достаточно ли будет общего вашего желания, чтобы убедить его светлость архиепископа; ведь он снова может вмешаться в дела своего друга коннетабля, на которого уже оказал столь сильное влияние, несомненно, во благо его души.
— Если слова ваши, почтенная аббатиса, — сказал коннетабль, — означают, что я попытаюсь укрыться за авторитетом архиепископа, чтобы уклониться от того, на что я дал согласие, пусть неохотное, могу сказать одно: вы первая, кто усомнился в слове Хьюго де Лэси. — И хотя говорилось это женщине, к тому же монахине, глаза гордого барона гневно сверкали, а щеки его горели.
— Почтенная и любезная тетушка, — сказала Эвелина, собрав всю свою решимость, — и вы, милорд, прошу вас, не усугубляйте беспочвенными подозрениями и слишком поспешными укорами свои трудности и мои. Перед вами, милорд, я в неоплатном долгу; я обязана вам состоянием, жизнью и честью. Когда валлийцы осаждали мой замок Печальный Дозор, я в душевном смятении и страхе дала Пресвятой Деве обет. Я поклялась, что, если честь моя будет спасена, я буду принадлежать тому, кому Пресвятая поручит спасти меня. Послав мне избавителя, она послала мне супруга. Более благородного, чем Хьюго де Лэси, я желать не могла бы.
— Избави Бог, леди, — воскликнул коннетабль поспешно, словно боясь, что у него недостанет сил довести до конца свое отречение, — избави Бог, чтобы этим обетом, данным в час смертельной опасности, я связал вас и, наперекор вашим склонностям, вынудил бы к решению в мою пользу!
Даже аббатиса не могла не выразить одобрения этим словам, заявив, что произнес их истинный норманнский рыцарь; однако взгляд ее, устремленный на племянницу, казалось, призывал ее не упускать возможности воспользоваться великодушием де Лэси.
Опустив взор и слегка покраснев от волнения, Эвелина твердо продолжала, не внимая подсказке.
— Признаюсь, милорд, — сказала она, — что, когда ваше мужество спасло меня от гибели, я, чтя и уважая вас, как чтила покойного отца моего, а вашего друга, желала стать вам скорее дочерью, чем супругой. Не стану уверять, будто это чувство я вполне преодолела. Но я борюсь с ним, ибо оно недостойно меня и по отношению к вам было бы неблагодарностью. Когда вы оказали мне честь просить моей руки, я тщательно взвесила мои чувства к вам и настолько подчинила их моему долгу, что совершенно уверена: в Эвелине Беренжер де Лэси не обретет безразличную к нему, а тем более недостойную его невесту. На это, милорд, вы смело можете положиться, будет ли наш брак заключен теперь или надолго отложен. Скажу больше и признаюсь, что отсрочка его желательнее для меня, чем его немедленное свершение. Я еще очень молода и очень неопытна. Через два или три года я надеюсь стать еще более достойной благородного человека.
При этом заявлении в его пользу, пусть даже сделанном холодно и с оговорками, де Лэси стало так же трудно сдержать восторг, как раньше было трудно умереть волнение.
— Ангел доброты и великодушия! — воскликнул он, снова опускаясь на колено и снова беря ее руку. — Быть может, честь велит мне добровольно отречься от надежд, которых вы не хотите меня лишать. Но кто способен на подобное самоотречение? Позвольте же мне надеяться, что преданность, которую я сумею выражать, даже находясь вдали от вас, в которой вы убедитесь еще более, когда я буду подле вас, быть может, придаст и вашему чувству больше тепла. Не осуждайте же меня за то, что я сохраняю наше обручение на условиях, которые ставите вы. Я стал женихом не в том возрасте, чтобы ожидать страстной взаимности, свойственной молодости. Не осуждайте, если я удовольствуюсь более спокойными чувствами: они сулят счастливую жизнь, хотя не приносят восторгов пылкой страсти. Ваша рука лежит в моей, но не отвечает на пожатие. Возможно ли, что она отказывается подтвердить то, что вымолвили ваши уста?
— Нет, не отказывается, благородный де Лэси, — отвечала Эвелина более горячо, чем говорила до тех пор; ее тон, как видно, ободрил влюбленного настолько, что он попросил, чтобы не отказали и губы Эвелины.
Получив этот залог верности, он с достоинством, но также и с почтением попытался умилостивить недовольную аббатису.
— Надеюсь, почтенная настоятельница, — сказал он, — что вы вернете мне прежнее ваше расположение; ведь поколеблено оно было единственно вашим попечением о той, кто обоим нам всего дороже. Позвольте мне надеяться, что я могу оставить этот прекрасный цветок на попечение почтенной особы и ближайшей родственницы — в этих святых стенах под вашей опекой ей будет спокойно и безопасно.
Однако аббатиса была слишком недовольна, чтобы смягчиться от комплимента, который следовало, пожалуй, отложить до более спокойного времени.
— Милорд, — сказала она, — и ты, племянница, должны знать, сколь мало мои советы — а я редко их даю, когда их неохотно слушают, — могут пригодиться в мирских делах. Я посвятила себя молитве и уединению, служению Пресвятой Деве и святому Бенедикту. Мой начальник и так уже порицал меня, когда из любви к тебе, племянница, я приняла в мирских делах более живое участие, нежели подобает настоятельнице монастыря; я не хочу снова заслужить осуждение, и вы не можете этого от меня ждать. Дочь моего брата, не связанная никакими мирскими узами, была бы в моем уединении желанной гостьей. Но дом этот не годится для пребывания в нем обрученной невесты могущественного барона. Куда уж мне, недостойной и неопытной, подчинить такую особу власти, которая дана мне над всеми, кто находит себе приют под этой кровлей, — продолжала аббатиса, все более раздражаясь. — И не могу я, ради родственных связей своих, нарушить молитвенную тишину и покой здешней обители и дать вторгнуться сюда той, чьи помыслы неизбежно будут витать вокруг мирских забав, любви и брака.