— Всем сердцем готов, — сказал Амелот, — и сейчас же, по твоему совету, вышлю авангард.
— Пошлите старого Стивена Понтойса, а с ним двух копьеносцев из Честера. Стивен хитер как матерый лис. Ни надежда, ни страх не уведут его и на волос от здравого смысла.
Амелот с готовностью согласился, и, выполняя его приказ, Понтойс с двумя копьеносцами отправился на разведку.
— Ну, а теперь, сэр паж, когда мы в прежней дружбе, — поинтересовался знаменосец, — скажи, если можешь: правда ли, что здешняя госпожа любит грешной любовью нашего красавчика-рыцаря?
— Это гнусный поклеп! — с негодованием сказал Амелот. — Ведь она обручена с его дядюшкой, и я убежден, что скорее умрет, чем помыслит об измене. Таков же и наш господин. Я уже замечал, Гленвиль, что ты веришь в эту ложь, и просил тебя не давать ей ходу. Ты ведь и сам знаешь, что они почти никогда не встречаются!
— Откуда мне знать? — сказал Гленвиль. — Да и тебе тоже? Как ни следи, а мимо мельницы течет немало воды, о которой мельнику невдомек. Как-то они все же меж собой общаются, этого ты отрицать не можешь.
— Отрицаю и это, — сказал Амелот, — как отрицаю все, что может затрагивать их честь.
— Тогда объясни, откуда ему всегда известно, где она? Как было, например, нынче утром.
— Этого я не знаю, — ответил паж. — Но есть же святые и ангелы-хранители; и если кто на земле заслуживает их покровительство, то это, конечно, леди Эвелина Беренжер.
— Отлично сказано! Ты умеешь держать язык за зубами, — рассмеялся Гленвиль, — только старого солдата не так-то легко провести. Ишь ты! Святые! Ангелы-хранители! Делишки-то уж очень не святые.
Паж приготовился и далее яростно защищать своего господина и леди Эвелину; но тут возвратились Стивен Понтойс и оба копьеносца.
— Уэнлок отлично держится! — крикнул Стивен. — Хоть мужики, конечно, сильно его теснят. Его арбалетчики хорошо знают свое дело. Я уверен, что он продержится до нашего прихода, если мы немного поторопимся. Мужики подошли вплотную к частоколу, но были отбиты.
Отряд поскакал со всей скоростью, какая была возможна, без нарушения походного порядка, и вскоре оказался на небольшой возвышенности, у подножия которой находилась деревня, где оборонялся Уэнлок. В воздухе звенело от криков мятежников, подобных рою рассерженных пчел; с неколебимым упорством, присущим англичанам, они толпились у частокола, пытаясь сломать его или перелезть через него, несмотря на град камней и стрел, причинявший им большие потери, и несмотря даже на удары мечей и боевых топоров, которыми встречали их воины, когда доходило до рукопашных схваток.
— Мы поспели как раз вовремя! — воскликнул Амелот, бросив поводья и радостно хлопая в ладони. — Разверни свое знамя, Гленвиль, пусть оно будет хорошо видно Уэнлоку и его людям. Стойте, друзья! Дадим передохнуть коням. Как думаешь, Гленвиль, не спуститься ли нам вон той широкой тропой на луг, где пасется скот?
— Браво, мой юный сокол! — ответил Гленвиль, чья жажда битвы, как у боевого коня Иова, пробудилась при виде копий и звуке трубы. — Оттуда нам лучше всего напасть на негодяев.
— Их там такая туча, что ничего не разглядишь, — сказал Амелот. — Но мы разгоним тучу нашими копьями. Смотри-ка, Гленвиль, осажденные подают знак, что увидели наш сигнал, что увидели нас.
— Какой там сигнал! — крикнул Гленвиль. — Это белый флаг! Они сдаются!
— Сдаются? Да как они могут сдаваться, когда мы уже идем к ним на помощь? — удивился Амелот, но печальный звук трубы осажденных и громкие, ликующие крики, которые издали нападавшие, развеяли всякие сомнения.
— Вымпел Уэнлока опустили, — проговорил Гленвиль, — и мужики со всех сторон ворвались за заграждения. Что же это? Трусость или предательство? И что теперь делать нам?
— Наступать! — приказал Амелот. — Отбить у них деревню и освободить пленных.
— Наступать? — спросил знаменосец. — Нет, мой совет: ни шагу вперед. Ведь, пока мы спустимся с холма на глазах у всей их толпы, стрелы пересчитают каждый гвоздь на наших доспехах. И после этого штурмовать деревню? Это было бы чистым безумием!
— Но давайте проедем еще немного вперед, — сказал паж. — Может быть, найдем тропу, по которой нам удастся спуститься незамеченными.
Они проехали еще немного по вершине холма. Паж продолжал уверять, что среди общей сумятицы им все же удастся спуститься незаметно.
— Незаметно! — нетерпеливо возразил Гленвиль. — Да нас уже заметили! И какой-то парень скачет к нам во всю прыть своей лошади.
Ездок приблизился. Это был коренастый крестьянин в обычной одежде из грубошерстной ткани и синем колпаке, который он, как видно, с трудом напяливал на копну рыжих волос, таких жестких, что они стояли дыбом. Руки его были в крови; у седла висел холщовый мешок, также запятнанный кровью.
— Вы отряд Дамиана де Лэси, так что ли? — спросил гонец. Получив утвердительный ответ, он продолжал с некоторым подобием церемонности: — Мельник Хоб из Туайфорда велит кланяться Дамиану де Лэси. А раз тот взялся навести в крае порядок, то мельник шлет ему его долю с помола. — С этими словами он достал из мешка человеческую голову и протянул ее Амелоту.
— Это голова Уэнлока! — сказал Гленвиль. — Как страшно глядят его глаза!
— Больше ему не глядеть на наших женщин! — сказал мужик. — Отучил я его, блудливого кота!
— Ты? — воскликнул Амелот, отпрянув назад с негодованием и отвращением.
— Да, я, собственными руками, — ответил крестьянин. — А я и есть Главный Судья у народа, пока не нашлось кого получше.
— Скажи лучше, главный палач, — ответил ему Гленвиль.
— Называй как тебе угодно, — сказал крестьянин. — А кто на высокой должности, тому и подавать во всем пример. Я никогда не прикажу другому сделать то, чего не готов сделать сам. Повесить человека самому не труднее, чем велеть его повесить. Вот мы и совместим многие должности, когда заведем в старой Англии новые порядки.
— Негодяй! — крикнул Амелот. — Отнеси свой кровавый подарок тем, кто тебя послал! Если б ты не явился как парламентер, я пригвоздил бы тебя копьем к земле. Но, будь уверен, за твою жестокость тебя ждет страшное отмщение. Едем назад, Гленвиль! Здесь нам более незачем оставаться.
Мужик, ожидавший совсем иного приема, некоторое время смотрел им вслед, затем, вложив свой кровавый трофей в мешок, вернулся к тем, кто его послал.
— Вот что значит вмешиваться в чужие любовные проделки! — сказал Гленвиль. — Надо ж было сэру Дамиану ссориться с Уэнлоком из-за его шашней с мельниковой дочкой! А они уж и рады считать, что он на их стороне. Только бы и другие так не подумали! Много бед могут нам принести такие подозрения. Чтобы этого избежать, я не пожалел бы своего лучшего коня. Впрочем, я, кажется, и так его потеряю; уж очень много мы сегодня скакали. Но пусть это будет худшим из того, что нас ждет.
Усталые и озабоченные возвратились они в замок Печальный Дозор. И даже не без потерь; кое-кто отстал, ибо выбились из сил кони, а кое-кто воспользовался случаем: дезертировал и присоединился к шайкам мятежников и грабителей, которые возникали то здесь, то там и пополнялись беглыми солдатами.
Возвратясь в замок, Амелот узнал, что состояние его господина все еще внушает опасения, а леди Эвелина, хотя и крайне утомлена, не удалилась на покой и с нетерпением ожидает его возвращения. Представ перед нею, он с тяжелым сердцем сообщил о своем неудавшемся походе.
— Да сжалятся над нами святые! — сказала леди Эвелина. — Ибо мне кажется, что я, точно зачумленная, несу гибель всем, кто принимает во мне участие. Едва они начинают это делать, как даже сами их добродетели становятся для них ловушками. Все, что при иных обстоятельствах служило бы к их чести, друзьям Эвелины Беренжер приносит лишь бедствия.
— Не печальтесь, госпожа, — сказал Амелот. — У моего господина еще найдется достаточно людей, чтобы усмирить бунтовщиков. Я хочу лишь дождаться его приказаний. Завтра же соберу солдат и наведу порядок в нашем крае.
— Увы! Ты еще не знаешь худшего, — промолвила Эвелина. — После того как ты отлучился, солдаты сэра Дамиана, которые и прежде роптали, зачем сидят без дела, услышав, что их командир тяжело ранен и будто уже скончался, разбрелись кто куда. Но не падай духом, Амелот, — продолжала она. — Замок достаточно укреплен, чтобы выдержать и не такую бурю; и даже если все покинут твоего господина в беде, Эвелина Беренжер тем более обязана укрывать и защищать своего спасителя.