V
В Сосновке родился, жил и кое-как работал мужик, по имени Макар Дуботовка. У Макара Дуботовки была совсем кривая старая изба, и надо было удивляться, как дождь не размыл, как ветер не разнес этих ветхих, разъехавшихся во все стороны бревен; но бревна, как будто по привычке. держались на своих местах, и никому, не приходило в голову, что изба могла каждую минуту развалиться и придавить своих жильцов. Макар Дуботовка был мужик смирный, задумчивый и вялый; он носил на голове колтун, ходил в теплой шапке зимой и летом, и по праздникам посещал шинок, где выпивал косушку за косушкой под неумолкаемую болтовню еврея, который, болтая, не упускал однако случая обчесть и обмерить простоватого парня. Под влиянием водки, приправленной нередко для крепости и вкуса дурманом, смирный и вялый Дуботовка становился решителен и смел. Как сила экономическая, Дуботовка был мужик солидный, платил подати беспрекословно, работал не рассуждая. Боялся волостного старшины хуже черта, a мирового посредника считал таким начальством, выше которого не было во всем крае, а, пожалуй, и дальше. Таков он был трезвый; напившись же, не признавал властей и готов был лезть в драку с кем угодно. Дуботовка жил в законе, т. е. будучи женат, считал свою бабу чем-то средним между человеком и всякой другой тварью, требовал от её работы, иногда ругал — что случалось по праздникам, после косушек преимущественно, — но вообще был мужик добрый, и если в крайних случаях употреблял крепкие словечки и без косушек, то потому, что в крестьянской жизни без них вообще нельзя. Ни жена в толк не возьмет, ни он не сумеет объяснить, что ему требуется. Впрочем, на такие педагогические приемы Наталья не жаловалась, любила своего хозяина всем сердцем и, за исключением нескольких бурных дней в году, супруги жили мирно, сообща несли бремя своей трудовой жизни и в течении восьми лет имели трех детей, которые росли, как растут в лесу под дождем и солнцем грибы.
И жил, и умер бы спокойно и неведомо ни для кого Макар Дуботовка, если бы не попутала его нечистая сила, под видом лишней косушки услужливого шинкаря.
Однажды, после обеда, похлебав тощих щей, приправленных сушеными вьюнами (употребляемыми в массе по всему краю), Макар Дуботовка сидел под окном, в глубоком раздумье. Макар был огорчен и смотря сквозь крошечные стекла в окне, из которого виднелись только забор и крыша соседней хаты, вся сплошь покрытая тыквами, мысленно посылал к черту старшину со всей его родней.
— И как егo дьявол, этакого аспида, не задавит! — проговорил он вслух, отворачиваясь от крыши с тыквами.
— Да что у вас опять с ним такое, Макарушка? — спросила Наталья, отходя от корыта, в котором она что-то месила и крошила для хрюкавшего в приятном ожидании поросенка.
— Терпеть он меня не может, вот что! Либо мне, либо ему на этом свете не жить…
— Господь с тобой, Макар! И что за оказия у вас опять? Ведь недоимку намедни уплатили, грустно проговорила Наталья, вспомнив проданную по этому случаю за бесценок, телушку.
— Либо мне, либо ему! — повторил мрачно Макар, не отвечая на её вопрос.
— Ему-то как не жить! вздохнула Наталья и выгнала за дверь своего наевшегося питомца.
— Теперь ты возьми только, продолжал, следуя течению своей мысли, Макар: — такой дорожный участок мне присудили, что на нем пропадать надо. Туда верст сто, да оттудова верст сто — семь дней и пропало, кроме работы.
— Что уж тут! — вздохнула опять Наталья, унимая раскачиванием кричащего в люльке ребенка.
— И серому жеребчику, как телушке, стало за жидом пропадать, потому, коли ежели не продашь его на Егорье — ну, и ступай по миру.
Серый трехгодовалый жеребчик был капиталом Макара Дуботовки: он его вырастил, воспитал, кормил, часто не доедая сам, и надежда — продать его на ярмарке с барышами — стала центром всех его финансовых пожеланий.
— A ты отпросись, — сказала Наталья, успокоив ребенка и подсаживаясь к мужу на давку, — может и отложит, коли что…
— Нельзя, сурово ответил Макар. — Бумага из города пришла: Пишут, что сам губернатор едет, чтобы беспременно дорогу чинили.
— Экое дело какое! Да нешто ты ее один починишь? Бон и Бычковы, и Жуковы, и Подгорный — все откупились.