- He велено пускать! Потерпи до пятницы, на Егорья выпустим! - твердил Еремка. - Просись у самого, - прибавил он в очищение своей совести. - Изобью, говорит, коли что! - болтал он те же самые слова, и Наталья, постояв у двери, подождав и поплакав, тащилась по грязи домой, не замечая ни дождя, ни ветра, хлеставших ее прямо в лицо и заплаканные глаза. Никогда она так не жалела и не любила своего Макара. Она тем больше любила и жалела его, что считала себя первой и главной причиной обрушившейся на него беды. Так прошло пять дней. Настала пятница, день освобождения Макара. Наталья почти не спала всю ночь; забываясь тревожным сном, она беспрестанно просыпалась и, вспоминая, что это пятница, начинала радостно креститься. Стало светать; на востоке показалась красная полоса зари, погода обещала разгуляться, и восходящее солнце осветило своими лучами словно застывшие белые облака. Но, увы! He на радость озарило яркое осеннее солнце убогую хату Макара Дуботовки: в ту минуту, когда прибравшаяся Наталья загребла в печке жар, приступая к обеду, которого не готовила четыре дня, кормя ребят кое-чем с помощью солдатки Арины - на улице, под самыми окнами хаты, послышался шум, неясный говор нескольких голосов и, минуту спустя, топот тяжелых мужицких сапог в темных, заставленных разным хламом, сенях хаты. Предчувствуя что-то неожиданное и зловещее, объятая ужасом какой-то новой беды, Наталья бросилась к двери, и в ту минуту, когда она ее распахнула, страшная картина представилась её глазам: несколько крестьян, поддерживая окровавленного и едва переступающего Макара, ввели его в избу.
- Родимый ты мои! - вскрикнула Наталья и обхватила мужа руками. Макар слабо и болезненно застонал.
- Убил! убил, злодей! прошептала она и без чувств, словно подкошенная, упала на лавку среди плача ребят, стонов Макара и говора крестьян, на суровых и обычно-безучастных лицах которых выражалось глубокое сострадание.
A вечером сторож Еремка, улучив свободную минуту, рассказывал у колодца, «что как это его выпустили, a он повстречал старшину, да вместо благодарности и зачни его ругать всякими словами, a тот повалил его наземь, да и давай его таскать».
Спасибо Бычковым, - прибавил Иван Хмелевский, - a то-бы на смерть: насилу отняли...
- Ох! охиох! - вздыхала тетка Арина. - Что-же это с ним приключилось? Парень-то смирный, ведь соседи... Нешто выпимши был, - сообразила она.
- Все время пил, я и полушубок закладывать носил, - добросовестно пояснил Еремка.
На другой день у Макара открылась горячка. Наталья не оставляла его ни на минуту; Степку с Федькой взяла на свое временное попечение невестка Петра Подгорного, Степанида, a старая солдатка Арина возилась у колыбели.
Серый жеребчик попал к тому же еврею, который уже владел макаровым полушубком.
VIII.
Происшествие с Макаром дало новый аргумент в руки Гаврику Щелкунову. Он был почти рад, что случилось именно так, как случилось, и, соболезнуя о Макаре, в тоже время тотчас смекнул, что такой выдающийся случай поправит дело гораздо лучше беспрестанных мелких притеснений, которые, войдя почти в норму местной жизни крестьян, принимались ими, как нечто неизбежное, как град, засуха, наводнение или пожар.
На третий день после истории с Макаром, в еврейском шинке собрались опять знакомые нам крестьяне: тут были братья Бычковы, Филип Тилипут, состоящий в дальнем родстве е Дуботовкой, Петр Подгорный, Иван Хмелевский, Степан Черкас и новый член собрания, Василий Крюк. Степан Черкас был, как известно, сельским старостой и потому считался всеми законником и докой. Гаврик Щелкунов явился после всех и тотчас повел речь о главном предмете
- Сами видите, каково: ведь человек жизни решился, - начал Щелкунов, председательствуя по обыкновению в собрании.- Ну, что же, ребята? - посмотрел он вопросительно на всех.
- Да что, Гаврила Тимофеич: вестимо плохо.
- Чего хуже, проговорил Тилипут, - Жена убивается - страсть!
- Как же дядя Гаврик, по твоему? - спросил старик Подгорный, желая обсудить план действия.
- Очень просто, - сказал решительно Щелкунов: - долой старшину-разбойника, да и баста! Ведь вы же его выбирали, вам его и сменять.
- Таков же наш и выбор...
- Нешто нас спрашивают? - сказали Бычковы.