Старшина зевнул, давая этим понять, что разговор не интересует его, но писарь не понял и внушительно, с оттенком добродушия, продолжал: - Надо умеренность соблюдать, Сидор Тарасович, a вы уж так пошли, словно над вами нет и закона.
- Куда как ты смешно рассуждаешь! - перебил его старшина. - Ну, на что мужику закон? Вот хоть бы тебя взять: назначил тебя господин посредник за то, что твоя жена ихней супруге чем-то угодила, и баста! и разговору никакого... Причем же тут закон? - кольнул в свою очередь старшина писаря.
- Оно так-то так, - согласился писарь, - да все, знаете, как за букву-то обеими руками держишься, так оно верней... A вон никак и сами Петр Иванович едут! - прибавил он, растирая ногой поспешно брошенную папиросу.
- Он самый и есть, - сказал старшина, - обдергиваясь и поправляя медаль.
К крыльцу волостного правления лихо подкатила арендаторская тройка вороных. Мужики сняли шапки; писарь и старшина быстро спустились с крыльца, почтительно вытянувшись. Закутанный в скунсовый воротник, вылез из саней посредник и, поддерживаемый с обеих сторон писарем и старшиной, медленно и важно поднялся на лестницу.
- Все готово? - спросил он на ходу, обращаясь к старшине.
Как изволили приказать, - ответил тот, почтительно кланяясь спине посредника.
Вошли в волостное правление. Писарь вдруг куда-то исчез, словно провалился, a старшина, приняв посредникову шубу, остановился у двери, слегка прислонившись к притоке.
- A на тебя, брат, опять жалоба, - сказал посредник, смотрясь в зеркало, которое имело способность отражать все в голубом цвете.
Старшина сделал несколько шагов вперед и смотрел с вопросительным знаком на лице.
- И, как надо полагать, основательная, - продолжал посредник, внимательно себя причесывая.
- Это на счет Макарки? - осведомился осторожно старшина, предупреждая посредника.
- Да на счет Макара Дуботовки, - подтвердил тем же тоном Петр Иванович, повернувшись затылком к голубому зеркалу и взглянув на старшину.
- Помилуйте, ваше высокоблагородие, самый распутный мужик, его бы...
- Однако, ты его изувечил, - прервал посредник, подходя к окну.
- Я? тоись пальцем не тронул, как перед истинным Богом, - божился Кулак, нагло призывая Бога в свидетели. - Он первый в драку полез.. Такой мужик, что всю волость взбунтовал, как есть на всю площадь кричал... Вы, говорит, ребята, смотрите во что въехало волостное правление; наши, говорит, гроши да по чужим карманам пошли. Даже осмелился про ваше высокоблагородие помянуть. Только этих непристойных слов глупого мужичонки повторять не хочется. Вы, говорит, нас с посредником жиду продали. Писарь засвидетельствовать может, как перед истинным Богом.
- Ну? - произнес посредник, быстро обернувшись и смотря на старшину.
- Я его в холодную, пять дён на хлебе и воде продержал, думал - усмирится, прочувствует, a он вышел, да тут же, подлец, на площади и начал? Опять про ваше высокоблагородие помянул... Тут уж я не мог себя сдержать и, признаться, маленько точно что его помял...
- Так помял, что он до сих пор не может подняться...
Ленивый мужик, ваше высокоблагородие, хотя, с другой стороны, точно, что я от всей души... Да как же можно-с, - говорил старшина с возрастающим негодованием, - когда он осмелился про эдакую, можно сказать, особу...
Петр Иванович даже поморщился: что-то в роде физической брезгливости мгновенно пробежало по его нервному, желчному лицу; но это было всего одна минута. Он тотчас же овладел собою.
- Кого хотят? не слыхал? - переменил он разговор.
- Андрея Качалова, - ответил Кулак шепотом, подходя к столу и наклоняясь.
- Нельзя: под следствием был.
Старшина назвал еще нескольких крестьян.
- Стало кого угодно, только не тебя! - усмехнулся посредник, вытирая носовым платком цепь.
- На вашу милость надеюсь, - проговорил Кулак смотря на посредника почти набожно и сложив руки, как перед иконой.
Но Петр Иванович и без того уже решил, что, кроме Кулака, не будет старшиной никто другой.
- Кликни писаря, - сказал он сухо, и, надев цепь, стал еще важнее и неприступнее.
В сопровождении двух ассистентов вышел Петр Иванович на крыльцо в своей форменной фуражке и новой скунсовой шубе, Толпа крестьян придвинулась ближе. Все были без шапок, все стояли, понурив головы под пристальным взглядом Кулака, но с твердым решением отстоять свой выбор. Стало совсем тихо. Писарь, выступивший несколько вперед, что-то прочел, посредник что-то сказал, даже довольно долго говорил, но из его речи крестьяне поняли только одно: они поняли, что Сидор Тарасович Кулак не только первый старшина в губернии, но и такой человек, лучше какого желать не надо. В конце своей речи посредник упомянул о законе: слово «закон» было аккордом, без которого не могла обойтись эта музыка. Во имя будто бы закона, они возили посреднику дрова, строили волостное правление, жертвовали на исторические памятники и мало ли на что! Как детей стращают неведомой букой, так их стращали законом, который был им так же неведом и страшен, как бука детям.