- Как же вы-то, Платов Антонович, допускаете? ведь вы же депутат от сословий?
Вот-то фигуру нашли! Меня и не спрашивают, a и спросят - так не послушают! И не знаю, чего я пошел в этот омут, чего сунулся, только здоровье расстроил...
Да, разумеется, если ничего не можете сделать, - сказала Татьяна Николаевна с резкостью, в которой, однако, тотчас же раскаялась.
- И откажусь! и руки умою... Пусть, как себе знают! - говорил раздражительно Платон Антонович, и Татьяна Николаевна поняла, что для него, как для Зыкова, Десятников был не только не интересен, но еще увеличивал собою сумму их личных неудовольствий на порядки в присутствии.
- Она встала. - Попробую Лупинского попросить, напишу записку. - Вы не поверите, этот Корней меня измучил! - сказала она тем нервным голосом, в котором слышались подавленные слезы и поспешно вышла.
«Делать-то тебе нечего», подумал Платон Антонович, провожая ее и раскланиваясь.
XIII.
Подучив записку Орловой, Петр Иванович Лупинский вспыхнул. Он был в том мрачном расположении духа, когда всякая безделица представляется неприятностью, почти оскорблением, и давно накопившееся неудовольствие на Татьяну Николаеву выразилось тем сильнее, чем с большими стараниями он его сдерживал. В последнее время между домами Орловых и Лупинских пробежала какая-то тень; это было, почти незаметно, никаких определенных слов произнесено не было, не произошло никакого столкновения, но в провинции чуткость развита до болезненности, до способности превращать невидимое в осязаемое; a со времени стычек с Зыковым, она достигла у Петра Ивановича максимума. Для сохранения репутации честного человека, ему нужно было, во что бы то ни стало, держаться Орловых. Это был дом, куда мог войти не всякий и куда для некоторых двери были заперты навсегда. Связь с Орловыми была именно той нравственной поддержкой, на которую, в случае каких-нибудь слухов, намеков, чего-нибудь подозрительного и компрометирующего, Лупинский мог опереться. Петр Иванович делал всевозможные авансы; своею вежливостью он мог подкупить самого неподатливого человека и, в день рождения Татьяны Николаевны, осенью, когда отцветают последние георгины, он, сделав букет, собственноручно поднес его Татьяне Николаене. По правде сказать, ему было чрезвычайно трудно блюсти свою вежливость; но он делал все, что мог, не переставая всячески хитрить и изворачиваться. Да, ему было очень трудно: держась одной рукой за Орловых, он, во избежание скандала, должен был принимать доктора Пшепрашинского, с которым имел в прежнее время разные щекотливые сделки, исправника Слоняева, которого считал круглым невеждой и глупцом и помощника Акулу, на которого писал доносы. Он был принужден приглашать к себе лукавого протоиерея, ходить под руку с Гвоздикой, спускать шутовские выходки Шнабсу и даже собственноручно угощать водкой мелешковскаго жидка Ицку. Эта невозможность оградить себя от общения с такими людьми, на которых Орловы имели самый определенный взгляд, были для него источником больших огорчений. Это был тяжелый крест, и он его покорно нес, говоря, с чужих слов, position obligee... Разве он виноват, что у всех этих господ есть до него дело? И прячась за свое официальное положение, он изо всех сил старался казаться не тем, чем был, и, - надо ему отдать справедливость - казался довольно искусно. Но иногда у него бывали тяжелые минуты: неудача именин, кое-какие дошедшие до него слухи о наборе, два три словечка судьи Ивана Тихоновича, какой то запрос, протест Зыкова, громкий голос Колобова и Комарова, которые, не стесняясь, кричали в клубе про наружный осмотр, - все это, взятое вместе, придало в его глазах письму Орловой характер настоящего вызова.
- И чего суется? - проворчал он с досадой, бросая конверт. - Кто принес? - крикнул он доживающему у дверей Михалу.
- Ихний Степан. Говорит: велено ответа подождать,
- Скажи, что ответа не будет... Нет, постой - скажи, что может идти, ответ пришлю.
Михал пошел. - Послушай, - остановил его опять Петр Иванович, - скажи, что приказали мол кланяться, ответ пришлют сами... Так и скажи: сами, коль, изволят прислать, - говорил он вслед уходившему Михалу.
Петр Иванович сел к письменному столу и, весь внутренне кипя и волнуясь, принялся за ответ. Письмо как-то не ладилось: мыслей было много, a выходило нескладно. Он разорвал два листа почтовой бумаги, пока догадался послать за г. Скорлупским. - И чего суется? Чего лезет? Еще корреспонденцию настрочит... Вот не было печали... - За Скорлупским пошли? - крикнул он подвернувшейся няньке, швыряя бумаги.