- Быть не может!
- Вот вам крест! - перекрестился Зыков.
- Ну, смотрите, - сказал Егор Дмитриевич: - «пан маршалок» подаст на вас новую жалобу за омрачение его чести.
- Пусть хоть самому Господу Богу жалуется! его, говорят, черти брали, всего коробило, как читал... Мне сейчас Гусев сказывал, на углу встретил... Ведь главное: он от вас этого никак не ожидал, не думал...
- Отчего? после истории с Десятниковым он должен был понять, что я так не оставлю.
- Поверьте, ничего он не понял... И вдруг такой сюрприз! Ну, штука! Вы послушайте, какая потеха с корреспонденцией была; вот уж в самую точку попала. Получил я сегодня утром газету, прочел, да так и вскочил. Говорю Игнатовичу: говори - слава Богу! Ну понимаете, не мог выдержать. - Слава Богу! говорит, ваше высокоблагородие. - A теперь давай одеваться! Положил номер в карман и иду к обедне. Становлюсь рядом с судьей Натан Петровичем и говорю ему за проповедью: - Заходите, говорю, ко мне, какой я вас корреспонденцией угощу - прелесть! - Нельзя, говорит, после обедни у нас крестины: еврейку Фейгу-Рейзу в христианскую веру приводим; я и отцом крестным... A он, знаете, религиозный такой; ну, и с попом в хороших отношениях.
- Вот этого я не могу понять: как порядочный человек может быть в хороших отношениях с протоиереем Сапиенцей? He сам ли Натан Петрович его прозвал протоевреем? По моему, ваш Натан Петрович для меня загадка, которую, признаюсь, мне не хотелось бы разгадать, - сказала Татьяна Николаевна,
- Нет, он отличный, вы его еще не узнали... Но у него должность такая...
- To есть какая же? - спросила она с удивлением.
- A такая, что он должен быть со всеми хорош, - ответил совершенно серьезно Зыков. - Председатель съезда...
- Ну, батюшка, как хотите, a с эдакой должностью поздравить нельзя! - сказал, смеясь, Орлов.
- Что же дальше, Александр Данилович? - спросила Татьяна Николаевна, заметив, что Зыков как будто, обиделся. - Натан Петрович сказал, что у них крестины...
- Ну, да! мне, говорит, к вам нельзя, a заходите вы к протоиерею, там при всей публике прочтете: литературно-православное утро выйдет, смеется. Он, знаете, эдакий меткий, ну и, разумеется, тотчас понял... Идем к протоиерею; у него пирог на столе, сам в фиолетовой рясе, борода расчесана, попадья в клетчатом платье со шлейфом, исправница с судейшей на диване, как двуглавый орел - головами врозь... Полиция, юстиция, министерство просвещения в лице Сосновича - словом, весь синедрион - все тут около пирога хлопочут. Выбрав удобную минуту, я вынимаю газету и громко, знаете, говорю: - Вот, говорю, господа, корреспонденция из нашего города, не угодно ли прочту? Все так и встрепенулись, исправник даже жевать перестал.
- Сделайте одолжение! кричат, - весьма интересно: на лицах волнение неописанное. Про всех, говорю, господа, есть. - И про меня? - спрашивает, безмятежно улыбаясь, Соснович, подходя ко мне боком.
- Про вас, говорю, больше всех. - Верно опять Орлова? - подмигивает протоиерей судье Ивану. Тот в знак согласия закрывает глаза. Ну, стал читать. Читал с чувством, останавливался на запятых, на точках, на всех знаках препинания. Прочел и спрятал газету в карман.
- Ну, и что же? - спросила Татьяна Николаевна.
Шум поднялся невообразимый, все разом заговорили, даже про пирог и про православную веру забыли. Пшепрашинский вопит, потрясая рюмкой: - это клевета, оскорбление целого присутствия...
- Диффамация, - подсказывает Натан Петрович, нарочно подливая масда в огонь. - Клевета, позорящая честь! хрипит исправник. Подайте доказательства! - Эдак можно кого угодно обвинить! говорит протоиерей, и среди всего этого шума только один Соснович, сохраняя свою блаженную улыбку, говорит мне на ухо: - Ах, вы шутник, шутник! - a про меня-то и ни слова! - Погодите, говорю, будет и про вас: не уйдете! Оставил их в смятении великом и ушел.
Ничего, пусть потревожатся, сказал Егор Дмитриевич. - Толку, разумеется, большего не выйдет, но хоть осторожнее будут. A то, ведь, всякое чувство меры потеряли.
XIX.
Когда Петр Иванович вышел к чаю, у Мины Абрамовны навернулись слезы: до того он казался расстроен. «Пан маршалок» мрачно сел за стол и, выпив один стакан, против обыкновения без сливок, сказал, что больше не хочет. Все старания жены как-нибудь его развлечь, не принесли никакого результата; но вышло еще хуже, когда, прибегая к последнему ресурсу, она вдруг заиграла какой-то модный марш. Услышав эти громкие, торжественные, с непрерывным, оглушительным гулом педали звуки, Петр Иванович нервно вздрогнул и с шумом отодвинул свой стул, проговорив с досадой: