Но воодушевление тут же ускользнуло от меня. Я был готов. А теперь я всего лишь ребёнок, у которого нет и не будет первого прозрения. Такое уже случалось раньше. Это детское воспоминание въелось так, что я мог вспомнить свой завтрак в тот день. Обеда не было, так мы все были потрясены этим событием. Лицо и имя того парня стёрлись со временем, но тот момент, когда мы узнали, что с ним случилось — нас ошеломил. Он просто упал во время прозрения. Его не толкали, не били, как меня.
— Он упал! Упал! — кричала его мать, размазывая слёзы по лицу. Сам парень был бледный как туман, трясся и не мог стоять на ногах, держался за стену.
Сначала никто не понял, что случилось, ну упал и упал, живой же. Выяснилось всё только с приходом старшего охотника, который смог успокоить их и выспросить, что же случилось на самом деле. Вспоминая тот день, я не мог понять своего спокойствия сейчас. Я был зол, но не было того смертного ужаса.
Через три месяца тот парень умер, так и не получив ни одной близости стихии. Ему отдавали любые травы, помогали в охоте, но, сколько бы сердец он не съел, тело не принимало ни капли стихии. Умер во время очередной охоты — чужой его поймал, а стихии для защиты не было, да и другие охотники просто не успели.
Я пытался как можно полнее вспомнить их отчаянье, чтобы почувствовать отклик в себе, но — пусто. И какая-то мысль упрямо ускользала от меня. Что-то важное, что не давало мне отчаяться, даже в такой ситуации. А после тренировки я и вовсе успокоился. Сидел в позе для медитации, не спеша начинать новый цикл, пока не услышал приближающиеся шаги. Открыл глаза и вопросительно посмотрел на Дору.
— Прости меня. Это я во всем виновата! — Дора потупилась, отчего её зелёные волосы полностью скрыли лицо. У неё первой из нас четверых, достигших сегодня двенадцатой весны, детский белый цвет волос сменился взрослым — цветом насыщенной зелени. Не то чтобы это что-то значило, мои волосы вон до сих пор не сменили цвет, хотя я уже и прозрел, и даже достиг пустой головы, но она гордилась этим, сразу, как волосы начали зеленеть, остригла белые пряди и долго ходила с коротким зелёным ёршиком на голове. Сейчас они уже были ей до плеч. А ещё у неё всё лицо было в грязных разводах от налипшей на слёзы пыли.
— Да что ты говоришь такое? Как это ты можешь быть виновата в том, что сделал этот чужак?! — неожиданно её слова меня выбили из спокойного состояния, я снова стал злиться.
— Не чужак он, просто… Он сказал, а я… — девочка потупилась, покраснела вся и, расплакавшись, убежала прочь.
Вот ведь странные создания. Но её появление заставило меня вспомнить о береге и рыбе, так что я бегом побежал к озеру. До слёз не хотелось терять зеркалку, столько пережил ради неё, и просто забыть? Меня хотел остановить Алед — отец Алема. Опять резанула схожесть наших имён, будто слова Алема там, на берегу были правдой, так что я смутился и пробежал мимо, а он не стал меня преследовать.
У берега я был уже совершенно больной и разбитый, болел бок, тяжело стучало сердце. Будто я бежал не несколько минут, а несколько часов подряд. Меня резко, без предупреждения, вырвало прямо в воду. Брезгливо вытерся и отошёл чуть в сторону. Зашёл в воду по щиколотки, чтобы сделать тренировку — озеро всегда меня успокаивало. Холодная весенняя вода мягко обняла мои ноги, будто вытягивая все тревоги. И я провалился в упражнения весь, без остатка.
В этот раз мне удалось прочувствовать эффект от пустой головы полностью. Чувства улеглись, болезнь прошла. Совершенно спокойный, добрался до ограды, где у берега всё ещё была привязана моя сетка с рыбой, та не смогла её разорвать, хотя билась, чувствуя рядом свору чушниц, только и ждущих, когда рыба выбьется из сил. Вовремя я пришёл.
Слегка отстранённо собрал свои снасти, повесил на спину сетку, которая ощутимо придавила меня к земле. И понёс добычу маме, она там, наверное, беспокоится. А так, увидит мой улов, спокойного меня и сама успокоится. Пусть это будет так.
Я прошёл через деревню так, будто на меня никто не смотрел, хотя это было не так. Отец Алема уже куда-то ушёл, так и не решившись со мной заговорить. Я пришёл домой, где на столе меня ждала тарелка остывшего супа и ломоть хлеба. Мама сидела с тревожным лицом и как обычно вязала. Ну и правильно. Я показал ей свой улов, она, молча, глазами кивнула, улыбнувшись. И всё, я понял, что кризис миновал. Осталось только дождаться вечера.