Айкин
тихонько припевает Айкин Пильдунча. Идет по тайге не спеша, смотрит кругом веселыми глазами. Денек хороший. Ласковый. Свежий белый снежок скрипит и скрипит, шуршит и шуршит, отгоняя все дурные мысли.
Идет себе и идет помаленьку. Щуплый, широкоскулый, кривоногий. С темно-лиловым «фонарем» под левым глазом. В перепачканной золой подранной темно-синей фуфайке и растоптанных старых торбасах из ровдуги[26]. На голове — дрянная шапчонка из весенней ондатры, истертая по краям до самой мездры. За плечом — худой солдатский вещмешок, почти пустой. Ничего там нет, кроме завернутой в мешковину трезубой острожки, короткой обструганной дощечки, мотка прочной нейлоновой бечевки с сетяной подборы и маленького топорика с кривой щербатой ручкой.
напевает Айкин, и оживает у него перед глазами светлая знакомая картинка.
Вот он плывет на своей любимой оморочке[27]. Легонькой, верткой, разгонистой. Возвращается домой с хорошим уловом, изредка помахивая длинным тонким веслом.
Мутная желтовато-серая озерная вода льется, стелется под плоское днище, журчит и журчит, звенит и звенит. А под расстеленным от пояса к носу лодчонки брезентовым фартуком громко чмокают, тяжело ворочаются, шлепают по ногам жирные сазаны и толпыги[28], блестящие, как надраенное бархоткой серебро, сиги и пятнистые темно-шоколадные ленки.
Плывет и плывет, напевая, Айкин, радуясь богатому улову, теплому осеннему деньку. Сидит, тихонько покачиваясь из стороны в сторону да знай себе помахивает легоньким, почти невесомым, ухватистым веселком. Млеет, щурясь под ярким солнышком, подставляя прохладному приятному ветерку вспотевшее лицо.
удар весла.
удар весла.
Хрипло выводит Айкин, перевирая, переделывая на свой лад слова старинной нанайской песенки, слышанной еще от деда, и вдруг резко замолкает. Хмурится, больно покусывает задрожавшие губы, замедляет шаг. Неуловимый миг, и все пропало. И нет уже перед глазами светлой, хорошей картинки из прошлого. Раз — и исчезла, растаяла без следа. «Неужели ничего этого больше никогда не будет? И мамы не будет? И брата?»… Говорят, что это он, Айкин, их убил. Зарубил топором по пьянке. Зарубил и сжег вместе с домом. Но он до сих пор не верит в это. Все еще не верит, потому что почти ничего о случившемся не помнит.
Помнит только, как ему сильно повезло, как подстрелил рогача-изюбря из малопульки[29] прямо в сердце. Как они с братишкой Болдой уплетали за обе щеки его еще теплые хрящеватые ноздри, вкусный мясистый язык, отхватывая по кусочку у самых губ отточенными, как бритва, ножами. Болтали с набитыми ртами, то и дело, в избытке чувств, похлопывая друг дружку по плечам, по коленкам, по голове.
Помнит, как смешно тараторила улыбающаяся мама, носилась по летнику из угла в угол, накрывая на стол. Как потом набилось в дом полпоселка. И все одновременно возбужденно галдели и жадно жевали, уплетали за обе щеки, расхваливая, причмокивая от удовольствия, жирную бориксу[30] и макори[31], слегка отваренную, с кровью, оленину, свежеприготовленную, щедро приправленную уксусом талу из замороженных сигов и ленков, строганину из сырой изюбрячьей печенки и запивали обильное щедрое угощение приторно сладкой недобродившей бражкой и дешевой вонючей паленой водкой. Пили и ели. И снова пили. Без устали, без остановки. Весь день, всю ночь.
Помнит еще, но уже совсем смутно, как потом громко, брызгая слюнями, что-то визгливо кричал окосевший братишка Болда, мертвой хваткой вцепившись ему в грудки. Кричал что-то очень плохое, очень обидное. Что-то совсем неправильное. Кричал и кричал. Орал и орал, как больной, как бешеный…
А дальше — все. Провал! Одно сплошное темное пятно…
Айкин остановился. Задумчиво поковырял в носу, чихнул. Потер костяшкой шершавого грязного пальца переносицу: «Нет. Не буду. Глупо все время об одном плохом думать. Совсем глупо. Тогда совсем худо становится. Вот и не буду. Назло не буду. Только о хорошем». Покачал головой. Грустно, через силу улыбнулся и услышал, как громко забурчало в пустом животе. Сразу же сильно кушать захотелось. Очень захотелось. С самого утра ничего не ел.
Но ружья с собой нет. Ничего нет, а до речки еще идти и идти. Там, конечно, он все равно какой-нибудь рыбки опять наловит. На то он и ульча[32]. Но ведь это еще не скоро будет. Впереди еще два тяжелых затяжных перевала. «Что же делать? — озадачился Айкин. — Желудей накопать? Но ведь этим сыт не будешь… Зайца днем все равно не поймать. И фазана приспавшего в снежной лунке тоже только в темноте палкой убить можно. Да и то такая удача очень редко выпадает». «Карр-арр», — прозвучало откуда-то сверху. Вскинулся так, что шапка с головы слетела. Увидел на макушке высокой березы внимательно наблюдающую за ним серую ворону. Насупился, сердито притопнул ногой и гаркнул на нее во все горло: «Чё ты приперлась, дура глупая?! Не летай за мной! Не видишь, что ли, самому лопать нечего?!»
Выместив зло на вороне, Айкин в сердцах сплюнул, поднял шапку, отряхнул ее от снега, но надевать не стал — жарко. Огляделся, наметил себе цель и решительно направился к синеющему вдали кедрачу: «Хоть пока орешками брюхо набью. И то тогда веселее будет».
Шишек попадалось совсем мало — неурожай. Да и те почти сплошь пустые, погрызенные белками да мышами. Долго пришлось лазить по колено в снегу, пока удалось насобирать с десяток кривых, но хоть местами целых.
Разломал одну уродливую, скособоченную, наполовину источенную червяками. Наковырял из нее малую жменьку мелких смолистых орешков. Уже намеревался пустить их на зуб, но так и застыл с открытым ртом, услышав негромкое ворчливое квохтанье. А через мгновение в редком молодом подросте замелькали крупные птицы. Вспорхнули с земли и тут же расселись на разлапистой елке. «Асанна?![33] — стукнуло в башку. — Вот же здорово! Вот так повезло мне!» Тихонько стащил вещмешок с плеча, развязал его, достал топорик. Стараясь не слишком шуметь, срубил тонкий прямой кленок, очистил его от веток. Быстро смастерил из обрезка бечевки петельку, сноровисто приладил ее к концу палки.
Подходил к облюбованной птицами елке, пригнувшись, крадучись, ставя ногу на носок. Может и не стоило так сильно, чересчур, осторожничать, но уж очень не хотелось ему упустить такую редкую удачу.
На нижней ветке притаился петушок. Черно-бурый, с ярко-красными надбровьями и разбросанными по всему оперенью белыми, рыжеватыми и бледно-охристыми пестринами. Увидев подошедшего к дереву человека, он недовольно фыркнул, передернул головкой, втянул ее, нахохлился и замер, бесстрашно буравя недруга темными бусинками блестящих любопытных глаз.
Зная по опыту, что долго испытывать терпение птицы все же нежелательно, Айкин еще с подхода, аккуратно завел и накинул петушку на шею веревочную петельку и, качнувшись вперед, резким рывком палки затянув ее, ловко сдернул пойманную дикушу с ветки. Вытащив из петли, быстренько прикусил петушку головку и сунул его, еще не обмякшего, еще продолжающего возмущенно трепыхаться, за пазуху, между расстегнутыми пуговицами заправленной в штаны рубашки.
32
Ульчи — (самоназвание нани, ульча — «местные люди») — малочисленная тунгусо-маньчжурская народность, проживающая в бассейне Нижнего Амура. Традиционные промыслы — круглогодичное рыболовство и охота.
33
Асанна — дикуша (нанайск.) — одна из редких и малоизученных птиц семейства тетеревиных, обитающая на горно-таежных участках Сихотэ-Алиня. Совершенно не боится человека, что поставило вид на грань полного уничтожения.