Его первый брат, Война, или как называли его свои – Вацлав, заметно возмужал и окреп, обзаведясь телосложением воина, прошедшего не одно сражение. Полосы шрамов на лице и руках пестрели на смуглой коже, ничуть не портя их обладателя. Густые темно-каштановые, почти черные волосы, забранные в низкий хвост, местами отливали красным, словно кровь. Доспех из закаленной стали мерцал под светом факелов, бликуя на камне. Латы, искусно украшенные замысловатыми вязями молитв на различных языках, сидели на фигуре Войны как влитые, словно он в них и родился и никогда не расставался, а меч, висевший на поясе и выглядывавший из-под кроваво-красного плаща, своей тяжестью мог сравниться со скалой, но одновременно был легким как перышко. Глубокие карие глаза с рыжим ободком вокруг зрачка хранили в себе веками накопленную мудрость, но было в них и кое-что еще: азарт, предвкушение и радость. Радость за брата, что наконец-то нашел свое место, как в жизни, так и рядом с той, чьими стараниями был вытащен из лап гнусного предателя и отдален от неминуемой кончины.
Рядом, сложив руки на груди и отгородившись от внешнего мира, стоял неимоверно бледный и худой юноша, едва разменявший второй десяток, хотя на самом деле ему в пору было удобрять пространство вокруг себя песком, так долго бродил он наравне с братьями по людским угодьям. Черные одежды сильно оттеняли белое с нитями темных вен лицо, а неестественные аметистовые, практически прозрачные глаза с суженным круглым зрачком, как у мертвеца, хоть и выглядели жутковато, но лучились добротой. Серебряные, мышиного оттенка волосы водопадом спадали на плечи и спину, заостряя и без того резкие черты лица. Мор, или Илай, сделал легкий поклон брату, одаривая спину Оливии лукавой улыбкой и хитрым взглядом, правила есть правила, и он как никто другой знал это, а посему разделял гордость Самаэля за будущую невестку. Когда Чума узнал о проделках Мефистофеля, то едва не бросил все свои дела, и метнулся было собирать остальных родственников, но в последний момент Люцифер остановил его, объяснив, что вмешательство только все испортит, а ангел должен сам решить этот вопрос.
И, наконец, третий брат – Голод, или как звали его родные Септус. Его можно было спутать с Мором, однако, если у того преобладала нездоровая бледность, то у Голода она сопровождалась еще и сильнейшей худобой, от которой кожа чуть ли не обтягивала кости, почти не оставляя простора для фантазии. Тонкие пальцы со всеми прожилками и хрящами были сложены перед собой, едва удерживая на безымянном пальце левой руки кольцо-печатку. Темно-синие одежды с вкраплениями черного одновременно и висели, и плотно сидели на сутулых плечах всадника, а обжигающий взор карминовых глаз неотрывно следил за каждым движением хрупкой девичей фигурки, про себя отмечая, что вкус у брата очень даже ничего. Рыжевато-ржавые короткие пряди были гладко зачесаны назад, открывая широкий лоб, и выглядели так, словно их не мыли несколько недель, но ни один волосок не позволял себе покинуть строя и испортить внешний вид хозяина.
- Ну что, мы готовы к церемонии, или юной мисс еще нужно время на подготовку? – с издевкой спросил Мор, явно специально подстегивая женщину к тому, чтобы та обернулась, но вопреки всему Лив осталась неподвижна и молчалива.
- Готовы, – ответил за нее Смерть, и все вместе они вошли в просторную залу, где дьявол уже успел подготовить все необходимое.
Везде, куда хватало глаз, высились канделябры на длинных ножках с множеством свечей. Их желтовато-алые огоньки слегка подрагивали от сквозняка, раскачиваясь из стороны в сторону. Мрак, окутавший каждый угол тронного зала, клубился и извивался, как змея, готовая к броску, но было в этой тьме что-то такое завораживающее, что хотелось непременно протянуть к ней руку. Всадники замерли позади, расходясь в разные стороны: Война остался стоять за спиной у детектива, а Мор и Голод расположились по бокам, сложив руки крестом на груди. Самаэль подошел к постаменту, на котором лежала толстая раскрытая книга в черной обложке, ее Оливия узнала сразу – Черная библия.
Положив обе руки на края подставки, блондин бросил короткий взгляд в сторону напарницы и поймал едва заметный кивок головы. Распрямив спину и набрав в легкие побольше воздуха, бессмертный принялся нараспев читать псалом, уже не поднимая головы от книги. Его братья не отставали от него, также распевая молитву. Олив смело смотрела в глаза Князю, когда тот спустился к ней со ступеней, ведущих к трону, с кинжалом в руках. Падший вытянул левую руку вперед, и Джонсон без опаски вложила в нее свою правую ладонь.
Крепко сжав тонкое запястье, шатен несколько секунд разглядывал его, а после рассек кожу на ладони брюнетки, позволяя бурому ручейку собраться в лужицу и убежать вниз, окрасив черный гранит в алый. После этого Сатана этим же ножом полоснул себя по руке и, не дожидаясь, когда кровь заполнит собой ложбинку в ладони, накрыл ею кисть Лив, смешивая свою и ее кровь. Женщина почувствовала, как рану обожгло, словно огнем, но порыв дернуться из рук Князя подавила и покрепче стиснула зубы, терпя боль. Огонь быстро заструился по венам, вызывая ломоту в костях и головокружение, но отступать от задуманного сыщица не собиралась. Огоньки свечей плавно перетекли из красно-желтого в сине-голубой цвет и замерли, будто стеклянные.
Голос Самаэля становился все приглушеннее, и вдруг сознание взорвало вспышкой боли. Она ослепила Оливию, и та упала на колени, не выпуская руки Люцифера. Чей-то голос спросил ее, готова ли она распрощаться с прошлой жизнью и навсегда отдаться во власть тьмы? Не раздумывая ни секунды, брюнетка ответила согласием, и так несколько раз, пока неизвестный судья выспрашивал, допытывался, отговаривал и всячески запугивал Джонсон, суля ей нескончаемые беды, проклятия и страдания, о которых никто из ныне живущих и не знал. Но Смерть предупреждал, что так будет, а потому просил ее быть честной, особенно перед самой собой.
И Олив была. Она не кривила душой и соглашалась на все, что сулил ей голос, утверждая, что ничто не отвернет ее от принятого решения. И когда последние слова прозвучали в пустоту, Лив почувствовала, как боль схлынула, оставляя в теле огненный ураган, а после морозную стужу. Кровь застыла в жилах, словно бы сердце умерло и больше не способно качать кровь, но как бы кто-то не старался, сердцебиение вновь возобновилось, разгоняя тепло. Распахнув глаза, детектив на миг зажмурилось, так ярок и красочен вдруг стал для нее окружающий мир.
Пообвыкнув к новой обстановке, женщина перевела взор на Падшего, что по-прежнему держал ее за руку, и встретилась с ободряющей и довольной улыбкой. Дьявол помог Оливии подняться и позволил себе вольность в виде объятия. Рядом кто-то недовольно кашлянул, и сыщица почувствовала, как ее бережно отпускают, передавая в другие, уже знакомые руки. Запах дорого одеколона с нотками морозной свежести ударили в нос, вызывая на губах счастливую улыбку, а макушку обожгло нежным поцелуем.