Воины не пошевелились. Никто даже не дернулся.
— Неживые, что ли… — пробормотал новгородец под нос. Потрогал руку ближайшего урмана кончиком клинка.
Рука свободно подалась. Нет. Не окоченела. Значит, не труп.
Тогда парень преодолел страх и, наклонившись, взял викинга за запястье. Кожа северянина была теплой, но он по-прежнему не обращал внимания на бесцеремонного пришельца.
Что-то тут нечисто. Как бы человек ни устал, но когда в него тычут холодной сталью, а потом треплют за руку, опытный воин проснется. Это въедается в плоть и кровь. Опасность? На ноги и за оружие!
Страх Вратко не исчез окончательно, но изменился. Если раньше словен боялся нападения вооруженного врага, то сейчас опаску взывала неизвестность. Непонятное часто страшит.
Парень осторожно, держа меч и факел наготове (ведь что лучше защищает от нечисти и злых чар, чем огонь, брат Перуна, и добрая сталь?), пошел вокруг сгрудившихся в кучу-малу тел. Не забывая поглядывать в темноту, пересчитал спящих по головам.
Одиннадцать.
Десять викингов и еще один. Отважные и сильные воины. Они выстояли в бою с саксами, сумели уйти, отступить, не потерявшись. Сохранили оружие и даже несколько щитов — остальные, видно, разбиты в щепки. Что же могло свалить их с ног, погрузить в глубокий, так сильно походивший на смертельное забытье, сон?
Ответ напрашивался сам собой. Колдовство. Чье-то могущественное, изощренное чародейство.
Но чье?
— Стой! — уже не стесняясь ничего, выкрикнул словен. Хлопнул бы себя по лбу, да руки заняты.
Из кучи тел торчала до боли знакомая голова. Лохматые, непокорные волосы. Бурая с проседью борода, напоминающая круглую лопату. Лицо, правда, полностью скрывала корка грязи и запекшейся крови, и лоб охватывала замусоленная, измаранная тряпка.
Это же Лосси-датчанин! Лосси по прозвищу Точильный Камень!
Вон, и рукоять его любимого топора его торчит.
— Эй, Лосси! Лосси, просыпайся! — Вратко решительно преступил через двух дружинников-датчан и схватил вольного хевдинга за плечи. Тряхнул как следует. И еще раз. — Вставай, лохматая башка! Не смей спать!
Голова викинга болталась из стороны в сторону. Да так, что казалось — вот-вот и оторвется. Но он не открыл глаз, даже когда Вратко — неудобно ведь трясти человека и удерживать в руках меч с факелом — слегка припалил ему волосы. Не со зла, а по неосторожности — факел в руке дрогнул.
— Ты слышишь меня, Лосси?! Это — я, ворлок из Гардарики! Ворлок из дружины Хродгейра! Подарок Ньёрда!
Точильный Камень молчал. Только со свистом выдохнул через сложенные трубочкой губы.
Вот незадача!
Отшвырнув коренастого, похожего на гриб-боровик хевдинга обратно, на кучу соратников, Вратко со злости несколько раз пнул сапогом тех викингов, до которых сумел дотянуться, не сходя с места. Если бы они чувствовали боль, то очнулись бы непременно. Вот тогда бы они и надрали уши назойливому словену. И это еще в лучшем случае — датчане, а в особенности люди, идущие за вольными хевдингами, за вождями, которые отказываются повиноваться своему конунгу, обычно бывают скорыми на расправу и не спускают обид.
— Вставайте, люди! Вставайте, даны! — надрывался Вратко. — Что ж вы спите?! Одином вас заклинаю!
Замахиваясь ногой, чтобы из всех сил ударить мирно улыбающегося неведомым сновидениям викинга, новгородец покачнулся, потерял равновесие и шлепнулся, больно ударившись седалищем об острый камень. Выпавший из ладони факел зашипел в лужице, набежавшей в ямку со стены.
Вратко испуганно подхватил связку веток. Не приведи Господь, погаснет. Тогда он останется в кромешной темноте один с десятком датчан, больше похожих на трупы, чем на живых людей.
Огонь, шипя и рассыпая искры, нехотя разгорелся до прежней силы.
Как бы поступил на моем месте отец? А Хродгейр? А старый Сигурд? Асмунд, Олаф, Гуннар? Бросили бы датчан? Или попытались бы разбудить их во что бы то ни стало?
Трудно ответить…
Норвежцы могли бы и оставить Лосси-датчанина в беде. Северные воины суровы, и не всегда их поступки может понять и объяснить мирный человек, а Вратко продолжал считать себя далеким от войн и сражений, хотя и путешествовал с викингами больше двух месяцев, участвовал в сражениях, видел смерть врагов и гибель товарищей, убивал сам. А вот Позняк, новгородский купец, остался бы, чтобы помочь?
Парень вспомнил, как отец хихикал в усы, когда слышал сказочку о добром купце из Самары. Эту сказку очень любил их уличанский священник, отец Андрей, старый, сухонький и седой, и называл ее мудрено — притчей. Позняк как-то заметил, что если самаритянин был купцом, то ему прежде всего надлежало думать о товаре — ведь разбойники, избившие и ограбившие прохожего, далеко не ушли. А потеряет купец товар, значит, пойдет по миру, семья его голодать будет, дети побираться. Умный торговец, по словам новгородца, должен был быстро доехать до ближайшей заставы и сообщить стражникам о непотребстве, чинимом на дорогах, а он раны взялся перевязывать, масло и вино возливал…