— Её родители развелись. А мать снова вышла замуж, за какого-то пьяницу, — говорю. — Тощий чувак с волосатыми ногами. Как щас помню. Всю дорогу ходил в трусах. Джейн говорила, он пишет действа, то ль чего-то вроде того, но я видел лишь, как керосинит и не пропускает по приёмнику ни одной чёртовой передачи про всякие там загадки природы. Да бегает голый по всему дому. При Джейн, и вообще.
— Ух ты? — Сразу загорелся. Голый пьянчуга, бегающий по дому при Джейн. Страдлейтер просто помешан на половухе.
— Детство у неё получилось вшивое. Кроме шуток.
Но такое Страдлейтеру по фигу. Его колышет только откровенная половуха.
— Джейн Галлахер. Господи. — Прям на ней задвинулся. Честно. — Надо пойти хотя бы поздороваться.
— Ну дык иди, а то заладил, точно дундук.
Я шагнул к окну, но из-за жары в умывалке оно всё запотело, ни черта не видать.
— Да настроенья ни фига нету. — Впрямь особо не хотел. Такое ведь делаешь только под настроенье. — Думал, она учится в Шипли. Клянусь.
И прошёл по умывалке. Так просто, от делать нечего.
— Понравилась ей игра? — говорю.
— Наверно. Откуда я знаю?
— А рассказывала, дескать мы всю дорогу играли в шашки, иль ещё чего?
— Господи, откуда я знаю? Мы только что познакомились, — Страдлейтер наконец-то сделал ломовой пробор и складывал сраные бритвенные причиндалы.
— Слушай, передай ей привет, а?
— Лады, — сказал Страдлейтер, но я понимал: чёрта с два. Чуваки вроде него приветов не передают.
И отвалил; я ещё немного постоял в умывалке, думая про Джейн. Потом тоже побрёл в комнату.
Вхожу — а Страдлейтер надевает перед зеркалом галстук. Чуть не полжизни торчит у зеркала. Я сел в кресло, малёк за ним понаблюдал.
— Слушай. Не говори ей, что меня вышибли, а?
— Лады.
Вот тут у Страдлейтера всё в порядке. Ему не надо разжёвывать, как Акли. Мне кажется, поскольку ему всё по фигу. Да — пожалуй, именно оттого. А Акли совсем другой. Любопытный, падла.
Страдлейтер напялил мою клетчатую куртку.
— Господи Иисусе, как пить дать растянешь. — Сам-то её всего два-три раза надевал.
— Не боись. Чёрт, где сигареты?
— На столе. — Вечно забывает, куда чего положил. — Под шарфом.
Он сунул пачку в карман куртки… моей куртки.
Ни с того ни с сего я повернул охотничью кепку козырьком вперёд — для разнообразия. Чё-то вдруг задёргался. Дёрганый, словно чёрт знает кто:
— Слушай, а куда идёте?
— Откуда я знаю? Времени хватит — пожалуй, в Новый Йорк съездим. Отпросилась только до полдесятого, вот Господи.
Обломало меня, как он это сказал. Ну и говорю:
— Знаешь, почему? Наверно, просто не знает, какой ты привлекательный-обаятельный кобелино. А знала б — наверняка отпросилась бы до полдесятого утра.
— Точняк, — его не так-то просто подколоть. Самоуверенный выше крыши. — Кроме шуток. Шлёпни сочиненьице, — надев куртку, уже стоит в дверях. — Особо не упирайся, и вообще, но сделай охренительно живописным. Лады?
Я не ответил. Неохота было. Говорю только:
— Спроси, она всё так же оставляет дамки в заднем ряду?
— Спрошу, спрошу, — бормотнул Страдлейтер, но я понимал: чёрта с два. — Ну пока. — И выскочил из комнаты.
Он отвалил, а я ещё с полчаса просидел. В смысле, просто сидел в кресле, ни хрена не делая. Всё думал о Джейн, мол у Страдлейтера с ней свиданье, всё такое. Прям жуткий колотун пробрал — чуть чердак не поехал. Я уже говорил: Страдлейтер просто задвинут на половухе.
Тут снова подваливает Акли: из-за занавески от душа, как обычно. Первый раз за всю бестолковую жизнь я ему обрадовался. Хоть от мыслей отвлёк.
Проторчал почти до ужина, всё вещал, де зверски презирает всех в Пенси, а сам выдавливал огромный прыщ на подбородке. Даже платок не взял. Честно говоря, думаю, ублюдок и платка-то не держит. Во всяком случае, я ни разу не видел.
5
По субботам в Пенси на ужин вечно одно и то же. Дают отбивную; считается, якобы ну самый настоящий пир. Готов спорить на тыщу — дают, ибо в воскресенье туда приезжает куча родителей; папик Тёрмер, наверно, скумекал: каждая мамочка спросит драгоценного сыночка, чем кормили вчера вечером, и тот ответит: «Мясом». Гнусное надувательство! Посмотрели б вы на тамошние отбивные. Какие-то жёсткие сухие ошмётки — ножом не раздерёшь. К ним всегда подают комковатую картофельную размазню, а на сладкое — яблочную запеканку с сухарями, но её никто не ест, разве только приготовишки, ведь они ещё ни фига получше не видели, да чуваки вроде Акли, которые жрут всё.