Я не попёрся на игру вот ещё почему: шёл прощаться со стариком Спенсером, учителем истории. Тот подхватил кашель-насморк, и я подумал, до зимнего перерыва вряд ли уже где его встречу. А он прислал записку — мол хотел бы перед моим отъездом домой поговорить. Поскольку знает: в Пенси я не вернусь.
Совсем забыл сказать! Меня ведь вытурили! После перерыва я уже туда ни ногой. Ибо завалил четыре предмета, не старался, и т. д. и т. п. Мне всё талдычили, дескать, начинай вкалывать усердней — особенно в середине полугодия, перед тем как родители приезжали на беседу со стариной Тёрмером — но я не начал. Вот и выперли. Из Пенси вообще-то выпирают многих. Успеваемость там очень высокая, в чёртовом Пенси. Уж я-то знаю.
Короче, декабрь, и т. д., к тому ж холодрыга, точно у ведьмы за пазухой, особенно на вершине придурошного холма. А на мне только куртка — ни перчаток, ни хрена. За неделю до того кто-то спёр прям из комнаты верблюжье пальто с лежавшими в кармане меховыми перчатками — вот так-то. Чего-чего, а жуликов в Пенси хватает. И хоть многие из богатых семей, всё равно воруют по-чёрному. Чем дороже учебное заведенье, тем больше жуликов — без булды говорю. В общем, я всё стоял рядом с дурацкой пушкой, смотрел на игру да морозил задницу. За игрой-то особо не следил. Хотелось как бы почувствовать последнее прощанье — вот и вышел прогуляться. Понимаете, отваливая из учебных заведений иль ещё откуда, сроду не осознавал, дескать всё, отваливаю. Ужасно противно. Наплевать мне, какое получается прощанье — печальное иль ещё того похуже — но отваливая, хочу осознавать: от-ва-ли-ва-ю. А не осознаешь — тоска зелёная.
Но мне повезло. Вспомнив вдруг один случай, сразу осознал, дескать уматываю к чёртовой бабушке. А случай вот какой: ещё в октябре мы с Робертом Тиченером и Полом Камбеллом пинали мячишко перед учебным зданьем. Клёвые ребята, особенно Тиченер. Время к ужину, начало темнеть, а мы всё гоняем пузырь. Становилось темнее, темнее, мяч уже почти не разглядишь, однако бросать игру неохота. Но вынудили. Учитель природоведенья, г-н Замбези, высунувшись из окна учебного здания, велел идти в общагу готовиться к ужину. Вспомнишь к случаю подобную ерунду — считай сказал до свиданья. Часто так и выходит, почти всегда. Чуть только всё в башке прокрутив, я повернулся да побежал вниз по противоположному склону холма к дому старика Спенсера. Он живёт за пределами школы, на улице Антони Уэйна.
Бежал до самых ворот, а там скорость малёк сбросил — ну отдышаться. По правде говоря, дыхалка ни к чёрту. Во-первых, много курю… в смысле, курил. Сейчас заставили бросить. Во-вторых, за прошлый год вырос на семнадцать сантиметров. Из-за того даже чуть не заболел чахоткой, ну и попал сюда для всяких там исследований да прочей мутоты. Но вообще-то я здоровенький.
Короче, отдышавшись — перебежал через дорогу. А чертовски скользко, чуть на фиг не хряпнулся. Зачем бежал, сам не знаю — наверно, хотел, вот и всё. На той стороне дороги почудилось, словно исчезаю. К тому ж полоумный ранний вечер, обалденно холодно, сумерки, всё такое прочее — каждый раз, переходя дорогу, как бы куда-то пропадаешь.
Ё-моё, у дома старика Спенсера сразу к звонку. Во замёрз. Уши прям отваливаются, пальцы фиг согнёшь.
— Ну же, ну же, — бормочу почти в голос. — Кто-нибудь, откройте же две-е-ерь.
Наконец старая г-жа Спенсер открыла. Прислуги да всего такого нет, потому дверь всегда открывают сами. С бабками у них напряжённо.
— Холден! — говорит г-жа Спенсер. — Как приятно тебя видеть! Заходи, дорогой. Небось промёрз до костей?
Похоже, рада. Нравлюсь я ей. По крайней мере, вроде бы.
Ё-моё, пулей влетаю в дом.
— Как поживаете, госпожа Спенсер? Как господин Спенсер?
— Давай куртку, дорогой. — Не слышит, как спросил о г-не Спенсере: немного глуховата.
Она повесила куртку во встроенный шкафчик, а я пригладил волосы. Обычно стригусь коротко, и возиться с причёсываньем не надо.
— Как поживаете, госпожа Спенсер? — снова спрашиваю, только погромче, чтоб расслышала.
— Просто замечательно, Холден. — Закрыла дверцу шкафа. — А ты? — И по тому, как спросила, сразу ясно: старик Спенсер ей доложил, дескать меня вытурили.
— Великолепно, — говорю. — Как господин Спенсер? Грипп прошёл?
— Куда там! Ведёт себя точно самый настоящий… даже не знаю кто…Он у себя в комнате, дорогой. Входи, входи.
2
У них у каждого своя комната, всё такое. Обоим лет по семьдесят, да больше. Но кой от чего они тащатся — хотя, конечно, немного через жопу. Звучит грубовато, но я ведь не вобиду. Просто много думал о старике Спенсере, а коли думать о нём слишком много, то удивляешься, на кой чёрт он всё ещё живёт. В смысле, согнут в три погибели, разваливается на части, на уроках частенько роняет кусок мела у доски, и кому-нибудь из ребят с первого ряда вечно надо вставать, поднимать мел, подавать ему. Жуть, правда? Но думая о нём не слишком много, а в меру, обнаруживаешь: живёт не так уж плохо. Например, однажды в воскресенье мы с парнями зашли к нему на чашечку горячего шоколада, и он показал старое потёртое одеяло племени Навахо, купленное с г-жой Спенсер у индейца в заповеднике «Жёлтый камень». От эдакой покупки старикан как пить дать приторчал. Вот я и говорю: взять какого-нибудь хрыча вроде старины Спенсера — а он способен тащиться от покупки одеяла.