— Само собой. Без вопросов.
— У папы не получится. Ему надо лететь в Калифорнию, — ё-моё, сна ни в одном глазу. Буквально раз, два — и проснулась. Даже вроде как встала на коленки у себя в постели, взяла мою проклятую руку. — Слушай. Мама сказала, ты приедешь в среду. Точно: в среду.
— Свалил пораньше. Да тихо ты. Разбудишь всех.
— А скоко время? Мама сказала, вернёмся очень поздно. Они поехали в гости в Норуок, ну в Коннектикуте. Отгадай, чего я делала сегодня после обеда? Какое кино смотрела? Отгадай!
— Откуда я знаю… Слушай. А они не сказали, во сколько…
— «Врач», — выпалила старушка Фиби. — Особый просмотр в оздоровительно-просветительном учрежденьи имени Листера, вот! Всего один раз показывали — только сегодня. О враче из Кентукки, всё такое, зажимающим одеялом лицо маленькой девочке; она калека, не умеет ходить. А потом его отправляют в тюрьму, всё такое. Здоровско.
— Погоди чуток. Они не сказали, во сколько…
— Ему её жаль — ну, врачу. Посему обматывает ей лицо одеялом, всё такое — чтоб задохлась. А его сажают в тюрьму — на всю жизнь. А девочка, кому он обмотал голову одеялом, всю дорогу приходит его навещать и благодарит. Ведь убил-то из милосердья. Но сам всё равно понимает, мол заслужил тюрьмы — ведь врач не имеет права решать за Бога. Нас водила мама девочки, учимся вместе, Элис Холмборг. Моя лучшая подруга. У ней у одной во всём…
— Тебе не в лом чуток помолчать? Я же спрашиваю. Они сказали, во сколько вернутся, или нет?
— Нет, но сказали, очень поздно. Папа даже поехал на легковушке, всё такое, дабы им не переживать насчёт поездов. У нас теперь в ней приёмник! Только мама никому не велит включать, пока на дороге сильное движенье.
Я начал вроде как расслабляться. В смысле, совсем перестал мандражировать, застукают меня дома или нет. Чёрт с ним, думаю. Чему быть, того не миновать.
Но посмотрели б вы на старушку Фиби. В голубой пижаме с красными слонами на воротничке. От слонов просто тащится.
— В общем, плёночка неплохая, да? — спрашиваю.
— Здоровская, только вот Элис простужена, и мамаша всю дорогу приставала, не знобит ли её. Прям во время показа. Вечно посреди чего-нибудь важного прям через меня наклонится, всё такое, да спрашивает, как у ней самочувствие. Прям зла не хватает.
Тут я рассказал о пластинке:
— Знаешь, купил тебе пластиночку. Только разбил по дороге. — Вынимаю из кармана куртки осколки, показываю. — Нажрюкался в зюзю.
— Давай кусочки. Как раз собираю.
Взяв, сунула в тумбочку. Обалдеть.
— Д.Б. на Рождество приедет? — спрашиваю.
— Мама сказала, пока неизвестно. Как выйдет. Вроде бы надлежит остаться в Холливуде, писать для ленты об Аннаполисе.
— Об Аннаполисе, Господи!
— Там про любовь, всё такое. Отгадай, кто будет играть! Какая звезда? Отгадай!
— Да по фигу мне. Господи, об Аннаполисе. Да Д.Б. об Аннаполисе ни хрена не знает, Боже мой. Он же пишет совсем о другом! — ё-моё, подобная хренота просто обламывает. Вот Холливуд чёртов! — А чего с рукой? — я увидел у неё на локте большую нашлёпку. Пижама без рукавов — вот и заметил.
— Мальчишка, с кем учусь, Кёртис Уайнтрауб, толкнул, пока сходила по лестнице в Саду. Хошь позырить? — сразу стала отдирать дурацкую наклейку.
— Не надо. Почему толкнул-то, на лестнице-то?
— Откуда я знаю. Похоже, меня ненавидит, — сказала старушка Фиби. — Мы с одной девчонкой, Селмой Аттербури, залили ему всю ветровку чернилами, всякой мурой.
— Вот те раз. Господи Боже мой, ты чё — маленькая?
— Нет, но в Саду он вечно везде за мной ходит. Всю дорогу ходит, ходит. Прям зла не хватает.
— А вдруг по тебе сохнет? Нельзя же сразу идти да заливать чернилами всю…
— Нефига по мне сохнуть. — И подозрительно так на меня смотрит. — Холден, а почему ты приехал не в среду?
— Чего?
Ё-моё, с ней каждый миг держи ухо востро. Коли полагаете, плохо соображает, то у вас просто не все дома.
— Почему ты приехал не в среду? Тебя не выперли ведь, всё такое, а?
— Говорю же. Нас отпустили пораньше. Всех отпус…
— Нет выперли! Выперли! — старушка Фиби стукнула меня кулаком по ноге. Во привычка — кулаки распускать. — Точно выперли! Эх, Холден!
Прикрыла рот ладошкой, и вообще. Боженькой Иисусом клянусь — слишком чувствительная.
— Ну зачем придумывать? Никто меня не…
— Выперли. Выперли. — Снова врезала кулаком. Коли полагаете, не больно, то у вас крыша не в порядке. — Папа тебя убьёт.