— Я понимаю. Большое спасибо. Кроме шуток. Благодарю вас. Честно.
А сам встаю с кровати. Ё-моё, стреляйте меня, но больше не вынес бы просидеть на ней и десяти минут.
— Вообще-то уже пора идти. Надо взять из разминочного зала кучу барахла, ну захватить домой. Правда, надо.
Глянув на меня, он снова начал кивать, да с таким сосредоточенным лицом. И тут вдруг его стало обалденно жаль. Но всё равно я ни в какую б не остался, ибо слишком уж мы разные, к тому ж он всю дорогу мажет, бросая чего-нибудь на кровать, да из-за застиранной, распахнутой на груди пижамы, из-за удушливого запаха капель от насморка.
— Послушайте, сударь. Обо мне не переживайте. Правда. Всё наладится. Просто у меня щас такая пора. Ведь каждый проходит через всякие там ступени развития, верно?
— Не знаю, дружок. Не знаю.
Ненавижу подобные ответы.
— Точно. Все проходят, — говорю. — Правда. Пожалуйста, обо мне не переживайте. — И вроде б даже положил ему руку на плечо. — Лады?
— Как насчёт чашечки горячего шоколада — а потом уж пойдёшь? Госпожа Спенсер будет…
— Да выпил бы, обязательно выпил, но на самом деле пора. Надо ещё зайти в разминочный зал. Вообще-то спасибо. Большое спасибо.
Мы пожали руки. Ну, всё такое прочее. В общем, страшенная тоска взяла.
— Я вам напишу. Поправляйтесь.
— До свиданья, дружок.
Короче, закрываю дверь, иду в гостиную, а он чё-то крикнул — неразборчиво. Но почти уверен: крикнул «Желаю удачи!». Хотя надеюсь, чего-нибудь другое. Надеюсь, чёрт побери, чего-нибудь другое. Я бы ни в жисть никому не крикнул «Желаю удачи!». Больно уж звучит жутко — если вдуматься, конечно.
3
Вы сроду не видали столь обалденного вруна, как я. Просто мрак. Иду, скажем, покупать ежемесячник, а кто-нибудь спрашивает, куда мол путь держишь, и у меня не залежится ляпнуть, дескать в оперу. Ужас какой-то. Вот и старику Спенсеру сказал, якобы надо забрать из разминочного зала кучу шмоток, а это самое настоящее враньё. Я проклятое барахло даже в зале-то не держу.
В Пенси я жил в новой общаге имени Оссенбёргера. Там обитают только по двое: старший с младшим. Я младший. А сосед по комнате — старший. Оссенбёргер — чувак, заканчивавший Пенси. После выпуска заработал кучу бабок на похоронных делах: нашлёпал по всей стране погребальных шараг, через которые не в лом похоронить родственничков чуть не по пятёрке за рыло. Посмотрели б вы на того Оссенбёргера. Похоже, просто запихивает трупы в мешок да топит в реке. Ну, короче, он отвалил Пенси воз капусты, вот наше общежитье и назвали его именем. А во время первой футбольной игры года подвалил на чертовски длинном «Кадиллаке», ну нам всем пришлось встать и сделать паровозик — приветствие такое. На следующее утро в храмце он произнёс речь часиков на десять. Сначала выдал чуть не пятьдесят приколов вот с такой бородищей — хотел нам показать, дескать свой в доску. О-очень умно. Потом говорит, мол едва попадает в какие-нибудь передряги или там ещё куда, не стесняется тут же встать на колени да вознести молитву Богу. Где б мы ни находились, всегда надо возносить молитвы Господу — разговаривать с Ним, всё такое. Нам нужно думать про Иисуса точно про кореша, всё такое. Сам он всё время разговаривает с Иисусом. Даже за баранкой. Умора. Представляю: здоровенный хитрожопый дуболом, врубая первую передачу, просит Иисуса послать ему побольше холодненьких. Но самое замечательное произошло в середине речи. Тот всё заливает, дескать клёвый он чувак, крутой, всё такое, и тут вдруг Эдгар Марсалла, сидевший впереди меня, обалденно громко пёрнул. Неприлично, конечно — храмец всё-таки — но шутка охренительная. Молодец Марсалла. Чёрт побери, чуть крышу не снёс. Вслух почти никто не заржал, засранец Оссенбёргер сделал вид, якобы ни хрена не слышал, но папаша Тёрмер сидел рядом с ним на возвышеньи, всё такое, и уж он мимо ушей не пропустил. Ё-моё, прям позеленел от злости. Там-то промолчал, но на следующий вечер, согнав нас в учебный зал, произнёс речь. Дескать ученик, нарушивший порядок в храмце, в Пенси учиться недостоин. Мы подзуживали Марсаллу ещё разок выдать прям во время разглагольствований папаши Тёрмера, но тот был не в настроении. Ну, в общем, вы поняли, где я там жил. В новой общаге имени говнюка Оссенбёргера.
Сколь же приятно от старика Спенсера вернуться к себе в комнату: все отвалили на игру, а у нас для разнообразья включили отопление. Вроде как уютно стало. Короче, снимаю куртку, галстук, расстёгиваю воротник рубашки, надеваю кепку. Утром в Новом Йорке купил красную охотничью кепку с длинным-предлинным козырьком. Сразу её засёк за стеклом спортивной лавки, едва мы вышли из подземки — ну, после обнаруженной пропажи всех чёртовых рапир. Купил всего за один рваный. Знаете, как я её носил? Козырьком назад. Видок, конечно, допотопный, но мне так больше по вкусу. Эдак я в ней лучше выгляжу. Потом плюхаюсь в своё кресло почитать книжку. Там в каждой комнате два кресла. Одно как бы моё, второе — Уорда Страдлейтера, соседа. На ручках вечно кто-нибудь сидит, потому они дико обтрёпанные, но сами кресла очень удобные.