Ну, умора. Я отдёрнул от лба руку, якобы обалденно испуган.
— Спасибо за предупрежденье.
— Да нет, твои б не обожгла. Не стала б слишком… Тсс!
И прям подпрыгнула на кровати. Вот чёрт, аж сердце ёкнуло от страха.
— Ты чё? — говорю.
— Дверь! — громко шепчет. — Вернулись!
Я вскочил, подбежав к столу, вырубил свет. Потом схватил туфли, загасил окурок о каблук, сунул ошмётки в карман, помахал руками, ну дым разогнать — вот чёрт, не следовало здесь курить, — залез в стенной шкаф и прикрыл за собой дверцу. Ё-моё, сердце колошматит словно бешеное.
Слышу, в комнату вошла мама.
— Фиби? Хватит притворяться. Я видела свет, сударыня.
— Привет! Не спалось. Как съездили?
— Чудесно, — скорей всего, мама просто так сказала. В гостях особого удовольствия не получает. — Позволь спросить, почему не спишь? Тебе не холодно?
— Да нет, просто не спалось.
— Фиби, уж ты здесь не курила ли? Скажи, пожалуйста, правду, сударыня.
— Чево? — спрашивает старушка Фиби.
— Ты меня слышала.
— Просто прикурила на миг. Всего один раз вдохнула. И сразу выбросила в окошко.
— Позволь спросить, зачем?
— Не спалось.
— Меня это не радует, Фиби. Совсем не радует. Хочешь ещё одно одеяло?
— Нет, спасибо. Спокой’ночи! — яснее ясного: старушка Фиби норовит побыстрей от неё отделаться.
— Как просмотр? — спрашивает мама.
— Здоровско. Только мамаша у Элис… Весь целый показ наклонялась и приставала, не знобит ли её. Зато обратно ехали на легковушке.
— Дай-ка лоб пощупаю.
— Ничем я не заразилась. У неё ни фига нету. Просто мамаша такая.
— Ладно. Спи сейчас же. Поужинала хорошо?
— Вшиво.
— По-моему, ты слышала, чего сказал отец об этом словечке. А почему же всё-таки вшиво? Прекрасная баранья отбивная. Я всю Лексингтонскую улицу исходила, лишь бы…
— Отбивная-то вкусная, но Чарлин, подавая тарелку, вечно на менядышит. На всю еду дышит, и вообще кругом. Прям на всёдышит, дышит.
— Ладно. Спи. Поцелуй маму. Ты помолилась?
— Ещё в уборной. Спокой’ночи!
— Спокойной ночи. Скоренько засыпай. Голова просто раскалывается, — сказала мама. Голова у неё болит довольно часто. Правда.
— Выпей аспирину, — посоветовала старушка Фиби. — Холден ведь приедет в среду?
— Насколько мне известно. А теперь укройся получше. Ещё, ещё.
Я слышал, как мама, выйдя, закрыла дверь. Подождал минуту-другую. Затем выполз из шкафа. Причём тут же в темнотище налетел на старушку Фиби — оказывается, вылезла из кровати и шла чего-то мне сказать.
— Не ушиб? — спрашиваю. Теперь приходилось шептать — ведь предки дома. — Пора сваливать.
В потёмках нащупал кровать; сев на краешек, надеваю туфли. Пожалуй, тут вроде как засуетился.
— Щас неходи, — прошептала Фиби. — Погоди, пока уснут!
— Наоборот. Нужно щас. Щас лучше всего. Она пойдёт в ванную, папаша включит новости, иль ещё чего. Лучше всего прям щас.
А сам с трудом шнурки завязываю. Вот чёрт, надо ж эдак задёргаться. Меня б, конечно, не убили, и вообще — просто радости мало, всё такое, коль дома застукают.
— Где ты, ё-моё? — спрашиваю старушку Фиби. Вот мрак кромешный, ни хрена не разберёшь.
— Здесь, — стоит прям рядом со мной, а ни фига не видно.
— Я оставил проклятые чемоданы на вокзале. Слушай. Как у тебя с бабками, Фиб? А то почти ни шиша не осталось.
— Только рождественские. На подарки, всё такое. Ещё вообще ничего не купила.
— Мм-х! — не хотел забирать её подарочные тити-мити.
— Возьми немного.
— Неохота брать рождественские.
— Немножко одолжить могу.
Слышу — шебуршится у письменного стола Д.Б, открывает тыщу ящиков, шарит по ним. Темнотища в комнате — глаз выколи.
— Раз уедешь, значит не увидишь меня в постановке, — говорит дрожащим голосом.
— Нет увижу. До того никуда даже не поеду. Думаешь, собираюсь пропустить постановку? Поживу, наверно, у господина Антолини — скорей всего, до вторника. И вечером приеду домой. Я те звякну, чуть только получится.
— Вот, — старушка Фиби пыталась отдать бабки, но никак не нащупает мою руку.
— Где?
Вложила бумажки в ладонь.
— Эй, зачем столько? Дай два-три рваных — и всё. Кроме шуток… На, — пытаюсь сунуть, а она не берёт.
— Возьми все. Потом отдашь. Принесёшь на представленье.
— Сколько здесь, Господи?
— Восемь-восемьдесят пять. Шестьдесят пять. Малость потратила.