— Понял, не дурак. — И дал мне прикурить от большой настольной зажигалки. — Итого. Вы с Пенси разминулись на жизненном пути.
Вечно эдак излагает. Порой просто валишься от смеха, но иногда наоборот. Вроде как малёк перебарщивает. Не в смысле не остроумный, и вообще — очень даже остроумный, — просто подчас обламывает, коль человек постоянно сыплет выраженьями вроде «Вы с Пенси разминулись на жизненном пути». Д.Б. тоже частенько грешит подобным.
— В чём же незадача? — спрашивает г-н Антолини. — С английским-то хоть не навалял? Ежели обмишулился, незамедлительно укажу перстом на дверь — тоже мне ещё писарчук недюжинных сочинений.
— Да нет, с английским порядок. Вообще-то, больше смахивало на чтенье. За всё полугодие сочиненья писали только раза два. Зато разговорную речь завалил. Там у них разговорная речь — обязательный предмет. Её завалил.
— Почему?
— Да не знаю. — Не особо хотел вдаваться. Башка ещё вроде как кружилась, и вообще, к тому ж вдруг взяла — да адски заболела. Честно. Но ясно ведь: он не ради красного словца спросил, пришлось немного рассказать. — На тех занятьях каждому ученику надо, встав, произносить перед парнями речь. Ну, понимаете. Без подготовки, всё такое. А лишь кто-то хоть чуть вильнёт в сторону, нужно побыстрей кричать: «Отклонение!». У меня просто голова плоская становилась. В общем, за разговорную речь получил кол.
— Почему?
— Да не знаю. Вся мутота с выкриками просто бесит. Понятья не имею. А вдруг мне по вкусу, коли кто-то от вопроса отклонился? Так ведь занятней, и вообще.
— Тебя не колышет, блюдут ли предмет обсужденья, о чём-то тебе рассказывая?
— Да нет! Здорово, покуда блюдут предмет обсужденья, всё такое. Но чуть только слишком за него цепляются — уже не в жилу. Не знаю. Пожалуй, обламывает, коли всю дорогуни шага в сторону. Лучшие отметки за разговорную речь получили те, кто не отклонился ни разу — и правильно. Но у нас там один парень, Ричард Кинселла, не особо придерживающийся русла; ему вечно орут: «Отклонение!». Просто засада. Во-первых, он жуткий мандражист… в смысле, обалденный мандражист; вызовут, а у него вечно губы дрожат; ежели сидишь где-нибудь на задних партах, Кинселлу почти не слыхать. Зато стоит губам у пацана вроде как слегка успокоиться, мне его выступленья нравились больше других. Но тоже почти завалился. Троечку едва натянул — ведь ему вечно кричали: «Отклонение!». Однажды рассказывает об усадьбе, которую отец купил в Вермонте. Говорит, а ему всю дорогу орут: «Отклонение!», и преподаватель, господин Винсон, ставит Кинселле двойку — он, мол, не сказал, каких животных держат в усадьбе, какие там растут овощи, всё такое прочее. А тот — ну, Ричард Кинселла — начинает о подобной хреноте, потом вдруг раз — и уже рассказывает про письмо, полученное матерью от дяди, в сорок два года подхватившем воспаленье позвоночного мозга, и вообще, да как тот не позволял навещать себя в больнице — не желал никому показываться в корсете. К усадьбе прямого отношенья не имеет, согласен, но здорово. Клёво: ведь чувак рассказывает о дяде. Тем более начинает-то про отцовскую усадьбу, а затем неожиданно его больше прикалывает дядя. В смысле, подло кричать ему: «Отклонение!», едва он столь искренне, возбуждённо… Не знаю. Трудно объяснить.
Даже и пытаться не хотел. Во-первых, тыква вдруг обалденно разболелась. Господи, притащит вообще старушка Антолини кофе? Меня эдакая хрень жутко обламывает — в смысле, говорят, мол кофе готов, а ни фига подобного.
— Холден… Один кратенький-скучноватенький-учительский вопросец. Тебе не мнится, мол всему приличествует время да место? Тебе не мнится, ежели речь заходит об усадьбе отца, надо выпустить по цели всю обойму, и лишь после перейти к дядиному корсету? Либо, коль скоро дядин корсет представляет собой столь соблазнительную вещицу, не следует ли выбрать в качестве основного вопроса именно его, а не усадьбу?
Честно говоря, не хотел ни думать, ни отвечать, ни вообще. Башка болит, чувствую себя жутко вшиво… К тому же пузо вроде как прихватило, по правде сказать.
— Ага… Не знаю. Наверно, следует. В смысле, наверно, надо б обсуждать не усадьбу, а дядю, раз тот его больше занимает. Но я в смысле, очень часто не знаешь даже, чего именно занимает сильно, пока не начнёшь говорить о занимающемтебя несильно. В смысле, иногда само собой происходит. По-моему, раз уж человек чем-то увлечён, весь прям горит, то нефига его дёргать. Я тащусь, чуть только люди от чего-то горят. Настоящий балдёж. Вы ведь не знаете тамошнего преподавателя, господина Винсона. Подчас просто крыша едет — от него да всех проклятых ученичков. В смысле, вечно просит объединять и упрощать. Но не всегда ж получается. В смысле, нельзя же прям вроде бы взять — да по чьему-то хотенью всё упростить-объединить. Просто вы чувака не знаете, ну господина Винсона. В смысле, очень нахватанный, всё такое, но сразу чувствуется: с мозгами напряжёнка.