— А вот, наконец, кофе, господа, — г-жа Антолини внесла поднос с кофе, пирожными, всякой всячиной. — Холден, на меня даже не косись. Я в разобранном виде.
— Здравствуйте, госпожа Антолини, — я стал приподниматься, и т. д., но г-н Антолини, потянув за пиджак, усадил меня на место. Из волос старушки Антолини торчат железные хреновины для завивки, губы не накрашены, и вообще. Выглядит не слишком-то блестяще. Пожилая женщина, всё такое.
— Оставляю здесь. Налегайте оба, — отодвигая грязные стаканы, скользнула подносом по столику. — Как мама, Холден?
— Спасибо, хорошо. Давно её не видел, но в последний раз…
— Дорогой, ежели Холдену чего понадобится, найдёшь в бельевом шкафу. На верхней полке. Пошла спать. Просто падаю от усталости. — Впрямь еле стоит на ногах. — Мальчики, вы справитесь сами постелить на диване?
— Всё сделаем. А ты беги в кроватку, — г-н Антолини чмокнул её, она попрощалась со мной и побрела в спальню. На людях вечно целуются, да помногу.
Я хлебнул из чашки кофе, отгрыз кусок пирожного, буквально твердокаменного. Старина Антолини намешал ещё одного ерша. Как обычно — обалденно крепкого. Запросто станет пьяницей, коль эдак отвязываться.
— Недели две назад обедал с твоим папой, — вдруг говорит. — Ты знаешь?
— Нет.
— Зато, всеконечно, осознаёшь, сколь страшно отец из-за тебя обеспокоен.
— Да. Само собой.
— Видимо, перед звонком мне, как раз получил от руководителя Пенси пространное, похожее на крик души письмо следующего содержанья: ты совершенно не усердствуешь. Бросил чтить присутствием часть предметов. На все уроки приходишь неподготовленным. По большому счёту, куда ни кинь…
— Ни фига я не бросал. Там не разрешено. Так, не приду иногда на урок-другой — ну, например, на разговорную речь, о которой рассказывал, — но вообще не ходить…
Совсем не тянет влезать в обсужденья. От кофе в животе стало чуток получше, но голова ещё жутко трещит.
Г-н Антолини прикурил очередную штакетину. Прям садит одну за другой. Потом говорит:
— Холден, откровенно глаголя, представленья не имею, чёрт возьми, чё те вякнуть.
— Знамо дело. Со мной очень трудно разговаривать. Я ж понимаю.
— У меня ощущенье, якобы ты котишься к краю ужасающей, ужасающей пропасти. Но че’слово: представленья не имею, какого толка… Ты слушаешь?
— Да.
Вижу — норовит сосредоточиться, и вообще.
— Вполне вероятно следующее: тридцатилетним ты сидишь в кабаке, ненавидя всех посетителей, кто, по-твоему, в вузе играли в футбол. Или, достигнув умопомрачительных высот образованья, начинаешь ненавидеть людей, говорящих: «Сколько время?». Либо, став на причал в какой-нибудь конторе, мечешь скрепки в ближайшую делопроизводительницу. Просто не знаю. Но хоть понимаешь, к чему вообще клоню-то?
— Да. Конечно, — я правда понимал. — Но насчёт ненависти вы ошибаетесь. В смысле, к футболистам, всё такое. Честно. Не столь уж много чуваков ненавижу. Случается, немного кого-либо поненавижу — ну, Страдлейтера там из Пенси, иль ещё одного чувака, Роберта Акли. Их иногда ненавидел — согласен — но я в смысле, у меня быстро проходит. Через некоторое время — ну, не встречаю, несколько раз подряд не вижу в столовой, не заходят в комнату — мне их как бы не хватает. В смысле, вроде б по ним скучаю.
Г-н Антолини чуток помолчал. Поднялся; достав, положил в бокал ещё кусочек льда, снова сел. Ежу ясно: мыслит. Мне-то уж хотелось, пусть бы разговор продолжился утром, а не щас, но он здорово разгорячён. Люди обычно прям рвутся чего-нибудь обсуждать, в то время как ты совсем не настроен.
— Ладно. Теперь малость послушай… Пожалуй, слова прозвучат не столь убедительно, сколь желал бы, но через денёк-другой напишу тебе посланье. Там всё изложу последовательней. А сейчас просто послушай.
Опять сосредоточенно замер. Потом говорит:
— Пропасть, к коей ты, по-моему, катишься — пропасть особая, ужасная. Падающему в неё не дано почувствовать или услышать, мол достиг дна. Просто летьмя летит вниз. И там всё заранее приспособлено для людей, кто — на тех или иных витках жизни — искали нечто такое, чего окружающая обстановка предоставить не сумела. Или сами посчитали, дескать окруженье им оного предоставить не в силах. Да искать прекратили. Даже по-настоящему не начав. Смекаешь?