Отвалил я из покойницкой — и приспичило на толчок. Честно говоря, вроде как понос прохватил. Понос-то по фигу, но случилась ещё другая херня. Выхожу из уборной, прям уже к двери шагнул — и вдруг отрубился. Но повезло. В смысле, запросто б вусмерть башку зашиб, на пол рухнув, но упал вроде как на бок. И вот удивительно: после отключки почувствовал себя лучше. Честно. Руку, правда, ударил, зато черепок больше не кружится.
Шёл уже первый час, посему, возвратясь к главному входу, я стал ждать старушку Фиби. А сам думаю: наверно щас увижу её последний раз в жизни. В смысле, вообще изо всех родственников. Пожалуй и увижу их после, но лишь через долгое-долгое время. Приеду домой лет в тридцать пять, в случае кто-нибудь, заболев, захочет повидаться перед смертью, но ни по какой иной причине домик свой не брошу. Даже представил, как всё произойдёт, чуть только ступлю на порог. Мама, конечно, адски разволновавшись, заплачет, начнёт умолять остаться, не уезжать в хижину, но я один хрен отчалю. Нет, чёрт побери, на уговоры не поддамся. Успокоив её, отойду в другой конец комнаты, выну портсигар и закурю — хладнокровный, словно тыща чертей. Приглашу всех навестить меня как-нибудь, коль им охота, но настаивать не стану, и вообще. Единственно разрешу старушке Фиби приезжать на лето, да на зимние каникулы, да на весенние. Д.Б. тоже пусть заедет поживёт, ежели понадобится тишина-спокойствие для работы, но в домике не разрешу писать никаких сценариев — только рассказы и книги. Заведу жёсткое правило: у меня в гостях никому нельзя делать ни фига показушного. А попытается кто-нибудь гнать хоть какую-то липу — скатертью дорога!
Тут я посмотрел на часы в раздевалке: тридцать пять первого! И прям испугался: вдруг та бабка в школе велела другой тётке не передавать записку старушке Фиби? Вдруг велела её сжечь, иль ещё чего? Честно — адски перетрухал. Перед тем как укатить, впрямь хотел повидаться со старушенцией Фиби. В смысле, у меня ведь её праздничные тити-мити, всё такое прочее.
Наконец появилась. Углядел её через стекло в двери. А засёк почему: надела мою обалденную охотничью кепку — эдакий кепарь за десять тыщ шагов видно.
Выхожу из дверей, по каменным ступенькам спускаюсь ей навстречу. Одного лишь никак не пойму: Фиби тащит огромный чемодан. Уже пересекает Пятую улицу, волоча за собой чёртов чемоданище. Еле с ним справляется. В общем, подошёл ближе и узнал свой старый баул, с коим ещё в Хутон ездил. Но ни фига не врублюсь, на кой чёрт он ей сдался.
— Привет, — сказала сестрёнка, подходя. Совсем запыхалась из-за сумасшедшего рыдвана.
— Думал, уж не придёшь. Чёрт, а чего тут в дрыне? Мне ни шиша не нужно. Я прям так поеду. Даже с вокзала вещи не возьму. Какого чёрта сюда-то напихала?
Она поставила чемодан:
— Мои вещи. Я поеду с тобой. Можно? Договорились?
— Чего? — от её слов чуть ноги не подкосились. Боженька Иисус меня разрази — едва не упал. Опять вроде как тыква ходуном пошла. Ну, думаю, щас по новой отрублюсь, и вообще.
— Я съехала на грузовом подъёмнике, чтоб не заметила Чарлин. Он не тяжелый. Там всего два платья, туфли, трусики, носочки, ещё кой-чего. Возьми в руку. Совсем не тяжёлый. Сам возьми… Можно поеду с тобой? Холден? Позволяешь? Ну пожалуйста.
— Нет. Заткнись.
Ну, думаю, кранты подкатывают напрочь. В смысле, не хотел говорить, дескать заткнись, всё такое, просто почувствовал: вот-вот в обморок упаду.
— Почему нельзя-то? Ну пожалуйста, Холден! Я не помешаю — просто поеду с тобой, и всё! Даже одежду не возьму, раз не хочешь… заберу только…
— Ни фига ты не возьмёшь. Ибо никуда не едешь. Я еду один. Заткнись, и всё.
— Ну пожалуйста, Холден. Пожалуйста, разреши поехать. Я буду очень, очень, очень… Тебе даже…
— Да не поедешь ты. Заткнись, кому говорят! Дай-ка баул.
И выхватил чемодан. Ещё чуть-чуть — ударил бы. На миг пришла мысль врезать ей от души. Честно.
Она заплакала.
— А мне-то казалось, желаешь участвовать в постановке, всё такое. Вроде бы жаждешь играть Бенедикта Арнолда, и вообще, — говорю с подковыркой. — Чё — представленье по боку, чёрт тебя подери?