Васильев махнул рукой, буркнул «подождите» и пошел к начальнику. Нет, он, конечно, ему ничего не сказал. Просто немного приукрасил факты, сказал, что Горбачев заметно нервничает и может скрыться, так что лучше с обыском прийти сегодня же.
- А основания какие! - спросил начальник.
- Из замочной скважины закваской несет.
Начальник работал в угрозыске не первый день, понял, что, кроме запаха, еще есть какие-то основания, но не стал углубляться.
- Ладно, - сказал он, - оформляйте ордер. Я подпишу. И возьмите с собой сотрудника-эксперта. Пусть ученый человек хорошенько осмотрит.
На обыск поехали Васильев, эксперт, Калиберда и фотограф. Подъехав к дому, пригласили трех понятых вместо двух полагающихся - управдома, дворника и человека из квартиры на пятом этаже, того самого, который спускался по лестнице, когда Калиберда собирался вскрывать квартиру. Человек этот оказался архитектором.
Он все время всматривался в лицо Калиберды. Никак не мог вспомнить, откуда это лицо ему знакомо.
Тихо поднялись на площадку четвертого этажа. Постучали негромко, как может стучать почтальон или случайный посетитель. Молча ждали. Горбачев, видно, успел изрядно попробовать собственной продукции.
- Кто там! - спросил он сердито и невнятно, прежде чем отпереть.
- Телеграмма, - сказал Васильев.
- Какая, к черту, телеграмма! - недовольно пробурчал Горбачев, но дверь все-таки отпер.
Вошли, предъявили ордер.
Увидя милицейскую форму, Горбачев очень испугался. Он заморгал глазами, и у него задрожали и руки и губы. Мог он бояться и того, что раскроется убийство, но мог испугаться просто потому, что самогоноварение уж безусловно откроется.
Плита топилась вовсю. Васильев открыл дверцу и заглянул в топку. Вероятно, печку растапливали газетами, но теперь они уже сгорели. Трещали дрова, бурлила закваска, пар шел по змеевику.
Сразу же занесли в протокол четыре бочки, и змеевик, и тот факт, что в момент обыска Горбачев как раз гнал самогон. Змеевик на плите и бочки сфотографировали. Теперь начиналось самое трудное. Эксперт привез с собой три альбома, в которых на листках картона были наклеены аккуратно разглаженные обрывки газет, найденные в корзине. Так же аккуратно разгладили один за другим все обрывки газет, сваленные в углу. Поворачивали и так и этак, прикладывали друг к другу.
Горбачев держал себя странно. Сначала он очень разволновался, как мы уже говорили. Потом, когда прошли по квартире, увидели бочки с закваской и самогонный аппарат на плите, он ахал и всплескивал руками, как будто сам их впервые видел и даже не подозревал, что они у него есть. А когда потом занялись хлопотливым и непонятным для понятых делом: разбирали обрьшки газет и пытались их сложить, он как будто потерял всякий интерес к обыску. Сидел на табуретке, прислонившись спиной к стене, тупо смотрел на происходящее и только иногда вздыхал и говорил совершенно не к месту: «О господи, чудны дела твои».
Из понятых больше всех был заинтересован происходящим архитектор. С любопытством осмотрел он аппарат, покачал головой и похвалил конструкцию, а затем внимательно следил, как складывают газетные обрывки. Наконец не удержался, спросил:
- А это для чего!
- А это для того, - сказал Васильев громко - так, что Горбачев должен был слышать, - чтобы найти газету, обрывок которой мы обнаружили в корзине с трупом некоего Козлова.
Горбачев не обратил на эти слова никакого внимания, даже, кажется, не расслышал. Странно, конечно. Но с другой стороны, можно было это объяснить и тем, что он пьян, и тем, что он очень ошарашен такой неожиданной катастрофой со своим выгодным производством.
Зато архитектор разволновался. Он тоже начал перебирать клочки и складывать их. И как ни странно, именно ему повезло. Сложив два клочка, он вдруг вскрикнул.
Все повернулись к нему. Архитектор не мог даже говорить от волнения, он только пальцем показывал. Васильев наклонился. Было совершенно отчетливо видно, что обрывки точно подходят друг к другу. Мало того, на том, который был вклеен в альбом, было написано «Дми», а на том, который лежал на кухне, было написано «триев».
Следствие заходит в тупик
К тому времени, когда Васильев вызвал Горбачева на допрос, тот успел протрезветь, собраться с духом и внимательно продумать свои показания. Отрицать факт самогоноварения было совершенно бессмысленно. В этом он признался не споря, но когда зашла речь об убийстве, то он долго не мог понять, в чем дело, потом заинтересовался, кто такой Козлов, и сказал, что в первый раз слышит о нем и ни к какому убийству никогда отношения не имел.