И я спрашиваю его о том, о чем уже спрашивал предыдущего:
– А я думал, что земля-то колхозная?
– А чья же больше, – отвечает мне старик прежним голосом, – конечно колхозная.
«Что за черт, – думаю я, – ну конечно тот. Тот же голос, тот же ответ, только лошадь другая. Не переменил же он лошадь, пока я ходил».
И я спрашиваю его:
– Скажите, вы сегодня всё на одной лошади пашете или меняли ее?
– Всё на одной. Зачем же менять?
Но потом он подумал и вдруг рассердился, вообразив, что я его заподозрил в чем-то нехорошем.
– Зачем менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять.
Я иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок, и такой же маленький старичок на маленькой лошадке пашет маленькое поле.
Я спрашиваю его, как и предыдущего:
– А я думал, что земля-то колхозная?
– А чья же больше, – сердито отвечает мне старичок прежним голосом, – конечно колхозная.
«Что за черт, – думаю я, – ну конечно тот».
Тот же голос, тот же ответ, только лошадь другая. Не переменил же он лошадь, пока я ходил.
– Скажите, вы сегодня всё на одной лошади пашете или меняли ее?
– Всё на одной. Зачем же менять?
Но потом он подумал и вдруг рассердился, вообразив, что я его заподозрил в чем-то нехорошем.
– Зачем менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять?
«Тот. Тот же. Он самый, – подумал я, – и лошадь не та…»
Иду дальше, прохожу несколько шагов, снова маленький участок. И такой же маленький старичок пашет маленькое поле.
Только хотел я его спросить:
– А я думал, что земля-то…
– А чья же больше, – уже отвечает он тем же голосом, – конечно колхозная.
«Что за черт», – хотел только подумать я… И хотел уже спросить, только заикнулся:
– Скажите, вы сегодня всё на одной…
А он уже отвечает:
– Всё на одной. Зачем же менять?
Потом подумал или сделал вид, что подумал, и вдруг рассердился, вообразив или сделав вид, что вообразил, что я его заподозрил в чем-то нехорошем.
– Зачем же менять? Я чужого добра не хочу. Со своим проживу. Зачем мне менять?
Тот же. Тот. Теперь я не сомневался, что тот. Но каким же образом я ходил несколько часов вокруг одного и того же мужика и не замечал этого?
Я оглянулся – и что же, позади я увидел множество маленьких одинаковых участков и на них множество пахавших мужиков. Они показывали на меня пальцами и посмеивались.
«Как же я не догадался оглянуться», – подумал я. И мне стало ясно: каждый последующий мужик слышал вопрос, который я задавал каждому предыдущему мужику, и ответ заготовлял заранее.
«Ай да единоличники, – подумал я, – хитрые мужички». И вдруг спохватился, что самого главного-то не узнал. Каким образом единоличники завладели колхозной землей.
Я подошел к одному из старичков и повторил свой вопрос.
– А я думал, что земля-то колхозная. – К моему удивлению, он посмотрел на меня без всякого удивления и ответил мне без всякой насмешки:
– А чья же больше, – ответил он, – конечно колхозная.
«Что за черт, – хотел было подумать я, – ну конечно тот», – но вовремя вспомнил, что мне уже известно, что не тот, и не подумал.
Я спросил:
– Что же, вам ее колхоз в аренду сдал, что ли?
Теперь старичок посмотрел на меня с явным удивлением и ответил с явной насмешкой:
– Колхоз не помещик и не кулак, – ответил мне старичок, – чтобы сдавать нашу землю нам же.
– Так это земля не колхозная?
– Колхозная!
– А вы единоличники? – спросил я.
– Откуда вы взяли, что мы единоличники, – сердито ответил старичок, – мы колхозники!
Теперь я понял всё. Так вот о чем мне говорила Катерина Оседлова, я припомнил также слова, сказанные мне в поле одним комсомольцем: «Каждый у себя». Теперь я понимал их смысл. Каждый у себя.
Старичок попросил у меня закурить и протянул руку за папиросой. Мне показалось, что все старички протягивали руки за папироской, каждый по руке. И я стал обходить их маленькие поля, угощать стариков папиросами. Я ходил целый день, пока не вышли все папиросы. И остановился – отдать последнюю папиросу. Впереди было еще много старичков, но у меня уже не было больше папирос, и я остановился. Старичок, заметив, что я отдал ему последнюю папиросу, благодарно улыбнулся, остановил лошадь и прокашлялся, показывая этим, что он готов со мной говорить. «С чего бы начать?» – подумал я. И решил действовать прямо и решительно, как действовали бы на моем месте товарищ Молодцев или товарищ Оседлова.
– Скажите, товарищ, – обратился я к нему, и голос, которым я спрашивал, показался мне голосом Молодцева, – скажите, товарищ, – начал я голосом Молодцева, – скажите, пожалуйста, – и почувствовал, как голос Молодцева снова стал моим голосом, – как же так, земля-то колхозная…