Иногда Князь наказывает вполне справедливо. Ну то есть, я действительно могу серьёзно накосячить, потому, где-то внутри меня встроен особый косячный механизм, который единственный во всём моём существе работает стабильно, без осечек и сбоев. Так что всю возможную палитру карательных санкций от хозяина ада я уже испробовала на себе, и чётко вынесла из сего головокружительного опыта одно: наказания – это вообще чертовски субъективная штука, кто бы что не говорил о беспристрастной холодности Сатаны.
Но все мои глубокие философские размышления неизбежно упираются в тот факт, что это немного не те темы, о которых принято рефлексировать, когда у тебя анальная пробка в том месте, для которого она, сука, предназначена, а из одежды на тебе только шибари.
***
Ранее утро, солнечные лучи ещё даже не попадают в комнату через широкое, едва приоткрытое окно княжеского кабинета. Восточный край неба пока только-только разогревается, он нежный, персиковый и как будто немного дрожит из-за дымки.
Я тоже немного дрожу.
Красная нить перехватывает кожу, повторяя мой силуэт и фиксируя за спиной запястья, не грубо, но намертво. Узлы ровные, как будто Князь всю жизнь только и делал, что связывал девушек. Я кожей чувствую благородную поверхность его рабочего стола из красного дерева.
Наличие между ног вибратора только ухудшает положение. Этот тот мой любимый, мультирежимный, но работает на такой низкой мощности, что может только подогревать, медленно и мучительно.
Я понятия не имею ни о том, сколько времени прошло с начала моего наказания, ни о том, сколько времени сейчас вообще – он посадил меня спиной к часам, предусмотрительно и жестоко. Хрен знает, может давно начался рабочий день, и к нам в любой момент может ворваться какой-нибудь Белиар с очередным своим пророченным отчётом. Мы, конечно, все семья здесь, но если кто-то увидит меня в таком положении, я познаю новые грани слова «стыд». Тумана от этого в голове меньше не становится.
Нервное напряжение заставляет иногда непроизвольно скулить, запрокидывая голову чуть назад. Глубокий прерывистый вздох обрывается на середине каким-то развратным жалобным всхлипом.
Я не вижу часы, но я прекрасно вижу себя в зеркало, и у меня щёки такие пунцовые, будто я пила. Рассветный ветерок из окна нежно оглаживает кожу, пробегаясь холодком вдоль лопаток, оставляя на плечах едва заметные поцелуи, смягчает немного моё плачевное положение.
Я пытаюсь думать о справедливости наказаний и меня тянет взвыть: «Это откровенно кринжово, ты сам кринжовый».
Но он сидит над документами с чашкой кофе сногсшибательного аромата, в чёрной военной форме, застёгнутой наглухо, на все пуговицы, и не обращает на меня ни малейшего внимания.
Он охуел.
Даже нервный постоянный стук моего хвоста о столешницу не заставляет дрогнуть ни одну мышцу его лица.
И… ты серьёзно?
Обрати, блять, на меня внимание. Я вообще-то прямо тут сижу и с меня капает на твой дорогущий стол. Мысленно я уже раз десять кончила, глядя на твои волосы, и меня безумно тянет их коснуться, ощутить под своими пальцами, вдохнуть запах, и знал бы ты, твою в душу мать, каково это, при таком большом желании не иметь возможности.
– Ну что, моя хорошая, – он расслабленно откидывается на спинку кресла, и я наконец чувствую на себе пронзительный взгляд, – у тебя ещё осталось желание выражаться, как ни один приличный легионер себе не позволит?
– Вам не кажется… – мне приходится перевести дух, потому что он горячий, как чёрт, и это реально очень сбивает с мысли, – что Ваша борьба за чистоту языка зашла немного дальше, чем предполагалось изначально?
Я ошибалась. Всё хуже. Голос с этим слабым придыханием, жуткая злость мешается с бессилием, в котором тоже есть своё удовольствие.
– Не имеет значения, насколько далеко она зашла, ведь мы рассматриваем только результат.
Он неспешно поднялся, убрал вибратор, закинув куда-то в ящик. Опрометчиво.
– Обещаешь мне, что расстанешься со словами обсценной лексики? – пальцы легли на щёку, и я аж дёрнулась, настолько страшным был голод до прикосновений.
– Я их больше не знаю, – выдыхаю, голос дрожит, и, если честно, мне сейчас кажется, я вообще никаких слов не знаю.
Пальцы со щеки медленно опускаются на шею, и, затаив дыхание, я ловлю каждое их движение. Сначала ямочка меж ключиц и дальше вниз по животу. Прикусываю губу, потому что мне очень хорошо и очень плохо одновременно. Потому что, ты знаешь, после получаса – получаса? – мучений, это самая худшая пытка. Пальцы наконец находят место, к которому пару мгновений назад был прижат вибратор, и меня буквально выгибает от прошибающего импульса.
Шея обнажается для поцелуя, и он целует.
Я почти тебя ненавижу, ты же знаешь, что это против правил, а я даже врезать не могу. В какой-то момент он смотрит в глаза мне, задыхающейся, судорожно сглатывающей слюну, и ловит момент, когда с губ срывается очередной стон, потому что его пальцы проникают внутрь.
Я дёргаюсь, подаваясь бёдрами навстречу, раскрываясь поступательным движениям, и тогда он ловит мои губы и втягивает в глубокий поцелуй. У него сегодня горький вкус, кофе, и судя по тому, как быстро меня опьяняет до невменяемого состояния, он подливал туда ром.
Соски трутся о жёсткую ткань его военной формы, и мне не хочется думать вообще, ни о чём больше. Где-то в районе солнечного сплетения зарождается вспышка света, долгожданная и внезапно ослепительная, проходит волной по мышцам, и я обессиленно упираюсь щекой в его плечо, потому что, кажется, не могу теперь даже сидеть.
На землю опускает, наверное, через минуту только. И этот звук – до меня доходит, очень медленно доходит – стук в дверь. И если верить заведённым здесь обычаям, следующей должна опуститься ручка, и она действительно – действительно – медленно едет вниз. Сердце роняет себя куда-то в пятки, сообщая, что я сейчас где-то на грани обморока.
– Тс-с-с… – Князь прикладывает палец к губам, едва я успеваю открыть рот.
В его глазах столько лукавства, что хватит на завтрак, обед и ужин, и мне хочется наорать на него: ты что, серьёзно, что ли, это всё сейчас серьёзно что ли – но губы закрывают ладонью прежде, чем у меня получается.
Дверь не поддаётся.
– Ладно, не открылись ещё, загляни попозже, – вздыхают по ту сторону двери, а потом шаги удаляются.
– Мы всё это время были заперты? – я звучу так, как будто у меня нет голоса вообще, но это потому, что я только что прокусила себе язык и мне сейчас очень больно.
– Нерабочие же часы ещё, – Князь пожимает плечами и опускается обратно в кресло, как бы всем своим видом неистово намекая: «произошёл троллинг».
И я прикусываю язык сильнее, пока он не узнал, какие глубины термина «обсценная лексика» мне только что открылись.