Кай смял листок в руке и выронил его на стол, однако послание вновь развернулось, как новенькое, и теперь лежало и мозолило глаза. Он посмотрел в сторону стола у правой стены, где обычно он держал постный хлеб и «гостинцы» от родителей. Там был привычный ему суп с чечевицей и пиала риса. Столовые приборы были и тут, и там.
Вид подноса перед ним вызывал волнение и острое беспокойство. Ему нельзя такое. Ни в коем случае. Кашрут запрещал. Раки не кошерны. Креветки — зло во плоти. Что с ним станет, если он притронется к ним? Его тело поглотит грех? Предательство? Он не мог, не мог. Но и вернуться взглядом к своему обычному ужину не удавалось. Он впился в глубокую тарелку, смотрел на полосатое красно-белое мясо. В голове мигала красная предупреждающая лампа сигнализации.
нет нет нет нет нет нет нет
НЕТ НЕТ НЕТ
Кай сел за стол. Желудок начинал пожирать самого себя. От противоречивых разрывающих чувств хотелось отдаться в рыдания и крики.
«Ты не посмеешь», — голос отца звенел, как стальная труба. Он чувствовал его массивные грубые руки на плечах, что сжимали до хруста. Дыхание сбилось, он мотал головой, глотая слёзы и не давая им вытечь наружу. Давил на глаза и хрипел, чтобы не выдать лишнего звука.
«Будь послушным», — ласково шептала в ухо мать, он чувствовал её дыханием, чувствовал её ладони на своих запястьях, прикосновения горели, словно прижатые к коже клейма.
«В мире нет места для тебя», — удар в спину мощным ботинком, предназначенным для подгона жирных свиней на ферме. Грубый голос противно дожёвывал слова и свистел на шипящих. Смрад алкоголя наполнил комнату наркотическим дурманом.
«Непослушание приведёт тебя к преступлению», — бабушка была с другой стороны, гладила его по голове, как покойного родственника. Они оцепили его. Цербер с четырьмя головами, чьи противные слюни служили ему дождём. Или, может, это были слёзы? Он застучал по столу кулаками, жмурясь до ощущения головокружения, скалился и сжимал челюсть. Надеялся, что тени прошлого испугались и исчезли. Но нет.
— Кай, — тихо.
Он распахнул болящие покрасневшие глаза и упёрся взглядом в окно. Отражение… Его не пугало то, что он не видел самого себя. И даже не пугало то, что вместо него был чёрный дым с твёрдым ядром внутри. Рядом стоял он. С тёмными кудрями, до тошноты знакомыми пейсами, в кипе, в ненавистном домашнем пончо. В бороде начала показываться седина, которую он тщательно закрашивал.
Ненависть. Ненависть. Ненависть.
убитьубитьубитьубитьубить
Кай решительно встал и обернулся. В глазах плыло. Ноах, стоящий перед ним, был выше на полголовы и смотрел с презрением, видимо, чувствуя стыд за своего никчёмного сына, который никак не мог встать на ровную дорогу.
— Как ты сможешь стать пророком Го́спода, если не способен выделиться даже среди людей? Такой же отброс, как и все в округе. Не способен делать то, что делают другие. Нет силы, лишь твоя никчёмная палочка всё делает за тебя. Удобно? Может, она и жопу за тебя подтирает? Научи её читать, возможно, именно она будет работать в твоём любимом министерстве.
Будь Кай драконом, он бы прыснул в него струёй кипятка и расцарапал бы лицо, но он не был драконом. Обычный волшебник. Обычный никчёмный, отвратительный, ублюдский, ненужный, никудышный, невыносимый, уродливый, безобразный волшебник, который не должен был рождаться на свет. Кровать затряслась, словно зловещий призрак решил отомстить. Окно затрещало от давления, грозясь лопнуть. Тумбочка у стены подлетела и врезалась в дверь, разбиваясь на куски. Вещи из шкафа вылетели наружу и разлетелись по комнате. Боль терзала его виски повторяющимся ритмом, руки болели, в горле сушило.
Авада Кедавра?
Используй аваду! Используй!
Нет силы, лишь твоя никчёмная палочка всё делает за тебя.
Сам. Должен сам. Без магии. Сам.
самсамсамсамсамсамсам
Кай развернулся к столу и схватил металлическую палочку для еды, которая сейчас выглядела для него такой же удобной и острой, как и вязальная спица. Или кол. Или шило. Наточенное. Как игла. Он повернулся обратно, но увидел корейца. Старого, с сединой, он был уже аджосси в возрасте. Противные усы над губой шевелились, как перед чихом. Он стоял в своей уродливой идиотской безрукавке, насквозь пропахшей дерьмом. Рядом стоял жирнющий свин, противно теребя пяточком. Глаза у Кая загорелись огнём, как у голодного о́ни. Рот обильно наполнился слюной, живот стянуло приятным спазмом возбуждения, руки перестали дрожать и окрепли.
— Тупоголовый мальчишка. Твоя мамаша выбрала вегугина вместо хангука, и теперь ты, выродок полукровный, смеешь свои правила выставлять в моём доме? Ты никто на этой земле. Здесь твоего ничего нет, — он улыбнулся во всю ширь. — И там твоего ничего нет. Живёшь на границе, как и мать твоя, шлюха. Лучше бы она сдохла при родах, может, усвоила бы урок.
Кай замахнулся. Ненависть переполняла его до краёв, словно чаша с ядом, готовая с новой каплей вытечь. Руки горели от желания. Монеты, разбросанные по комнате, поднимались и кружились вокруг своей оси, звенели на полу, столе, в шкафах. Он целился прямо в грудь, где, как он помнил, находилось сердце. Кай не мог умереть, зная, что оставались те, кому его кончина принесла бы радость. Нет. Нет-нет-нет!
Но почему он всё ещё не убил? Почему его рука не дотянулась?! Он разгневанно посмотрел на ладонь, сжатую вокруг спицы, и прорычал от злости. Он словно статуя, запечатанная в мраморе. Двинуть не получалось ни одной частью тела, ни одной мышцей. Осознание пришло быстро, он моргнул пару раз, зажмурился, наваждение медленно спало. Перед глазами мутно, потом темно, голова кружилась от переизбытка эмоций. Когда он снова пришёл в себя, поднял взгляд и увидел не отца, не деда.
Сначала увидел морду сечжи, который рассерженно дышал дымкой с взрывающимися искрами, эта же дымка окутывала его ладонь со столовым прибором, да и всего его, в принципе. Лев утробно рычал, словно оскорблённый кот, и не сводил взгляда со студента, медленно отходя к стене и садясь в углу разбитой комнаты.
Кай перевёл взгляд чуть правее. Это был Хисын.
До чёртиков перепуганный, с блестящими глазами, покрасневшим от плача лицом, но твёрдо стоящий на ногах Хисын, который указывал палочкой в сторону сломанной двери, чтобы ни один человек не смог зайти и увидеть то, что происходило здесь.
— Ты… — Хисын осторожно вытянул из ладони столовый прибор, положил обратно на поднос. К удивлению, вся посуда была цела, еда всё ещё приятно пахла и была красиво сервирована, всё, как он оставил. Староста приложил ко всему прочему два флакона с какими-то безымянными зельями. — Ты должен это выпить.
Он снова подошёл к Каю, теперь становясь перед ним, и снова посмотрел в глаза. Староста рассмотрел его кудри, присмотрелся к светлым радужкам, задумался и чуть дёрнул волшебной палочкой у его лица, и линзы аккуратно вышли, позволяя увидеть настоящий цвет. Карий. После этого Кай опустил веки и плотно сжал губы. Хисын сочувственно положил ладонь на плечо и стал убирать, шепча очищающие и восстанавливающие заклинания. Когда метис вновь увидел комнату, она была уже целой, никаких намёков на погром не было.
Да уж, с магией-то всё можно! А без неё? Тупица.
Лев не сводил своих узких зрачков, его рог угрожающе переливался лентами магии.
— Ты слышишь меня? Присядь, ты сейчас истощён, пускай ты этого не чувствуешь, — не убирая палочку ради собственной безопасности, Хисын усадил его на кровать. Кай злостно посмотрел на него. Лицо старосты никогда не отличалось большим количеством эмоций. Сам он был худым, невысоким, кожа была бледной, вены на руках виднелись сильнее. Кай ненавидел его за желание помочь и за такое спокойствие. Как он мог быть спокоен?! Он считал, что всё это шоу?! Что на самом деле Кай не способен навредить или убить?! Конечно, он ведь слюнтяй, ублюдок и неудачник! Кай вскочил на ноги, но тут же пошатнулся и упал, удивлённо выдохнув. Его взгляд забродил по комнате, сам он растерял всю решительность.
Хисын кивнул.
— Я же говорю. Тебе не стоит вставать. Ты ел сегодня?