Кто была ее мать, куда она ехала, что покидала и что искала, осталось навсегда неизвестным.
В детдоме Христина очень сильно привязалась к одной из воспитательниц. Та относилась к ней ласково, но не лучше, чем ко всем остальным ребятам: она никогда и не позволила бы себе иметь любимчиков! Дети стали звать ее мамой воспитательница не возражала. Христина ходила за ней по пятам, не знала, чем ей угодить, тоско-268
вала и плакала, когда у воспитательницы был отпускной день. Иногда ей казалось, что воспитательница любит ее совсем как родная мать. Что это не так, она поняла, лишь когда с разрешения директора воспитательница стала ежедневно брать с собой на работу маленькую балованную родную дочку.
А между тем воспитательница была искренне уверена, что она не делает никакой разницы между детьми. Разница была не в лишней кружке молока или яичке, а в блеске глаз, непроизвольно меняющемся голосе, в особой улыбке, когда сразу меняется все выражение справедливо строгого, обычного лица на умиленное.
В ночных обильных слезах ушла любовь маленькой Христины.
В пятом классе она слепо привязалась к одной девочке. Она не замечала, что маленькая хитрунья умело использует ее любовь для своей выгоды. Христина отдавала ей сладкое, делала за нее задачи и упражнения по грамматике, помогала в дежурстве. Когда их при расформировании детдома разлучили, она долго не могла утешиться.
Христина росла боязливой и робкой, всем уступала, боялась мальчишек и учителей. Говорила она таким тихим голоском, что надо было иметь терпение, чтобы ее выслушать. Но поскольку она не претендовала на внимание, никто ее и не слушал. Школьный врач нашел у нее малокровие, и детскую нервность. У нее не было никаких талантов, училась она на тройки (четверка в табеле была редким гостем).
Воспитание она получила нерелигиозное - все вокруг были неверующие, была неверующей и она. Что может знать о религии девочка, выросшая в детдоме? Ничего.
На шестнадцатом году жизни Христину - боязливую и неустойчивую выпустили одну в огромный неизвестный мир. Детдом устроил ее на швейную фабрику, фабрика предоставила ей койку в женском общежитии и тумбочку. Вместо школы Христина стала ходить на работу. Она старалась изо всех сил, боясь неодобрения мастера, старшего закройщика, работниц, но у нее, видимо, не было способностей к шитью (кто знал, к чему у нее способности, если она сама не знала, и кто этим интересовался?).
Скоро стало очевидным, что ни хорошей мастерицы, ни закройщицы из нее не выйдет. Она безнадежно застряла на подсобной операции - пришивании пуговиц. И здесь она редко выполняла норму, потому что слишком добросовестно пришивала каждую пуговицу. Каждый, кто покупал готовые платья, знает, как они обычно пришиты...
Христина превратилась во взрослую девушку. Успеха у парней она не имела никакого: слишком скромная, пугливая, неразговорчивая - с ней им было скучно. Подружки одна за другой выходили замуж, Христина оставалась одинокой.
И вот тогда, в недобрый час, появился на ее пути Василий Щукин - шофер швейной фабрики, высокий, жилистый, с красивым благообразным лицом. На фабрике он пользовался авторитетом (не то что плохая работница Христина!), его портрет не сходил с Доски почета. Он Не пил, не курил, не хулиганил, много работал. Родители его были когда-то раскулачены, судимы и сосланы. Назад они не вернулись, осели в благодатной Сибири, где земля плодородна, реки кишат рыбой, леса - зверем. Василия воспитал крестный - церковный староста одной из московских церквушек. Умирая, он завещал воспитаннику кое-какую обстановку, комнату на 3-й Мещанской и толстую, распухшую от сырости и постоянного чтения Библию.
Из крестника вышел человек богобоязненный, строгий, озлобленный, но скрывающий свою озлобленность под маской равнодушия. Было Щукину лет под сорок. Ему бы давно жениться, да не нравились современные девицы: безбожные, бесстыдные, дерзкие.
Христина покорила его именно своей безропотностью, смирным характером. Ей он с первого взгляда внушил непреодолимый ужас. Она и сама не знала, почему его так боялась. Когда Марфенька допытывалась у нее, зачем же она тогда вышла за него замуж ("не любила, боялась, отвращение внушал и все же пошла"), Христина не сумела ответить на этот вопрос. Добрые люди советовали выходить: что же одной-то сироте по свету мыкаться? Может, здесь была жажда семьи, которой никогда не было, желание иметь свой уголок? А может, победила сильная воля Щукина? Как бы то ни было, они поженились. Местком даже средства выделил на свадебный подарок, но чего местком не знал (или предпочел не знать!) - это того, что шофер Щукин венчался в церкви. Когда Христина по желанию мужа бросила работу, о ней никто не пожалел: работница была не из умелых. ("Плохой коллектив: о выработке в нем думали, а не о человеке",- возмущалась Марфенька.)
Три года замужества прошли для Христины, как тягостный сон, когда бесплотные тени движутся в серых сумерках - бывают такие темные сны.
Она была очень несчастна. Не то чтобы Щукин обижал ее или оскорблял ее достоинство, наоборот, он по-своему даже любил ее, несомненно уважал, его очень огорчал явный страх, который он вызывал в молодой жене, но ей было с ним очень тяжело. Характер у него был вспыльчивый до бешенства, "лютый", как определила Христина. Однажды он в драке чуть не убил в ее присутствии приятеля, ни с того ни с сего приревновав жену к нему. К счастью для Василия, все окончилось мировой, пришлось только пол-литра водки поставить и угощение. На Христину, правда, он даже не закричал ни разу, да она и повода не подала для этого, во всем старалась ему угодить. Казалось, вокруг этого человека было замкнутое мертвящее пространство, и она оказалась в этом кольце и разорвать его не могла и не умела.
С первых дней их брака Василий попытался обратить жену в свою веру. Конечно, неверующая жена "освящается" через верующего мужа, но он любил ее и хотел, чтоб она "спаслась". Результат превзошел все его ожидания.
"Нищие духом царство божие узрят..." Одинокая, неразвитая, ни к чему не способная женщина (слабейшие в обществе), не нашедшая в замужестве, как до этого в работе, ни радости, ни душевного тепла, томящаяся сама не зная чем, она вдруг обрела и покой, и веру, и духовное удовлетворение.
Ей понравились долгие торжественные богослужения, когда мерцают, оплывая, свечи, чистые, звенящие голоса хора уносятся в подернутый дымкой купол, и каждый на коленях, рядом, локоть в локоть, просит у незримого и непонятного божества (грозный или всемилостивый?) хоть крупицу счастья... Но "да будет воля твоя".
Теперь она любила долгими зимними вечерами, когда муж уезжал в далекие рейсы,- она уже вынашивала ребенка - читать Евангелие. В комнате чисто, тепло, уютно: ситцевые занавески с голубенькими цветочками, высокая кровать, пузатый комод (наследствокрестного), в стеклянном бокальчике законсервированная верба, в углу перед образом теплится лампадка. Если никогда еще, за всю жизнь, не было своего угла, то ведь покажется уютной и такая комната и этот комод. Но почему на сердце тоска, почему кажется, что кто-то обманул, не сдержал обещания? Камень - вместо хлеба. Ну, а что было лучшего?.. Фабрика, где все на тебя смотрят свысока (самая плохая работница)... Детдом вспоминался, как самое светлое время. Где уж самой изменить жизнь... никчемная, ненужная, некрасивая, слабая.
Христина, облокотившись обоими локтями на стол, внимательно читает Евангелие, чуть шевеля пухлыми по-детски губами. Русые волосы гладко зачесаны назад с чистого лба.
"Приидите ко мне все страждущие и обремененные, и я успокою вас. Возьмите иго мое на себя и научитесь от меня: ибо я кроток и смиренен сердцем; и найдете покой душам вашим. Ибо иго мое благо, и бремя мое легко". Христина, бледная, прижимает руки к груди: "Какие слова, какое откровение! Я беру на себя твое иго, дай мне успокоение!"
А потом настал день, и родился ребенок - сын. Маленький, теплый, родной комочек. Христина благодарит бога. Теперь она вся - любовь. Во всем мире они вдвоем-сын и мать. В сыне и цель, и смысл жизни, и счастье.
Словно поднесли к иссохшему от жажды рту кружку с ключевой водой. Только не дали напиться - отняли. Бог дал, бог и взял.