— Ты, бабка, погоди петь «со святыми упокой»! Я разобраться хочу! Такой Дар, как у тебя, на дороге не валяется, и абы кому не дается! А взвешивать твою вину, меру, степень, глубину — совсем не я буду! Для этого другие… хм… Силы существуют. Давно ты в себе этот Дар осознала? — Я приложился к бутылке, которую продолжал таскать с собой — в присутствии старухи алкогольное отравление стремительно развеивалось.
— Тако в моей семье это издревле, — призналась старуха, — по женской линии всегда Дар передавался. Вот и меня не обошел. Только своих детей мне Господь не дал… Видать, предвидел мои прегрешения… Своих не дал, продолжила она, — а вот Верку — мать Митрофанушки, я в военные годы спасла и выходила. Она мне как дочь родная… Да и Митрофанушку я как внука любимого баловала…
— Добаловала, видать, что таким отморозком вырос! Но мать свою любит — этого у него не отнять…
— Любую кару готова принять… — Старушка виновато склонила передо мной свою седую голову. — Любила их обоих без памяти… Не смогла… И когда Верка заболела, вылечить её не хватило моих сил…
— А ты о других подумала, старая? Ведь внучок твой, любимый, к людям, хуже, чем к скотам… — Я резко сжал кулаки, вспомнив, как гребаный ушлепок обещал Зябликову присылать его супругу по частям. Почтой. Стирать таких с лица земли надо… Но я Филиппычу обещал! Пусть, сука, живет! Но… помнит, что расплата может нагрянуть в любой день и час…
Старуха еще ниже склонила голову, ничего не отвечая на мои обвинения. Она медленно сползала с кровати, видимо намереваясь встать передо мной на колени.
— Казни! — наконец прошептала она. — Нет больше моченьки моей терпеть…
— А ну-ка прекрати, старая! — прикрикнул я на нее, хватая под локоть и затаскивая обратно на кровать. — А с тобою вот как поступим: устроишься завтра же на работу! В какую-нибудь больницу. В отделение интенсивной терапии…
— Куда, Великий? — Не поняла или не расслышала старуха.
— В реанимацию! — повысил я голос.
— Так кто же меня туды возмет? — Бабка растерянно развела руками. — У меня же образования четыре класса…
- А никто тебя на место врача и не прочит. Устроишься туда уборщицей или нянечкой-санитаркой. И будешь свой Дар использовать по совместительству! Бог даст, сумеешь отработать свой грех! Чем больше людей выходишь и с того света вытащишь — там, — я многозначительно ткнул пальцем в потолок, — зачтется! И чтобы не отлынивала там…
— А как же Верка? — Вскинулась старуха. — Она же без меня умрет!
— А вот за это можешь не беспокоиться. — Я прикрыл глаза, стараясь сосредоточиться. Степень моего опьянения балансировала на грани того, чтобы вновь бросить меня в пучину беспамятства. Но если я сейчас глотну из заветной бутылочки, сосредоточиться, как следует уже не смогу. Да за что же мне-то такое наказание? Видимо, тоже, за грехи мои тяжкие. Что же я такого натворил-то? Хоть убейте — не помню!
Бабкину приемную дочку я «нашел» мысленным взором достаточно быстро, да она и лежала в соседней с бабкой комнате. Я просо не дошел до нее. Степень её болезни была в финальной стадии. Да она давно уже должна была умереть, и только Дар старухи-матери удерживал её на этом свете. Вылечить её, как призналась сама старуха, она не смогла, но вот поддерживать её силы… Сколько же она так протянула? Судя по ауре — довольно долго.
- Сколько времени ты её вот так держишь? — спросил я старуху.
— Почитай пятый годок, — ответила бабка. — Пытаюсь… и так… и этак… Но ничего у меня не выходит! — горестно призналась она. — Пожирает её немочь черная…
— Так она давно уже умереть должна была, — еще раз подивившись силе бабкиного Дара, произнес я и прищелкнул пальцами.
— А-а-а! — неожиданно закричала старуха, падая на кровати и закрывая ладонями глаза.
- Ты чего, старая! — Я тоже вздрогнул от неожиданности и присосался к бутылке, чувствуя, что мое сознание начинает затухать. Свежая струя вискаря, разорвавшаяся в темечке с мощностью ядерной бомбы, мгновенно вернула меня в строй. — Так и заикой остаться недолго…
— Свет… Свет Всеблагой от тебя изошел… Едва очи мои грешные не выжег… Недостойная я такое видеть…
— Слышь, бабка, кончай моросить и заканчивай этот балаган! — недовольно буркнул я. — Не выжжет тебе ничего, не придумывай! А вот Верка твоя отныне здорова!
— Свят-свят-свят! — перекрестилась старуха, едва успев осознать проделанную мною «работу». — Все отмолю, благодетель! Все отслужу…
Я не успел её подхватить, она каким-то живчиком соскочила с кровати и все-таки упала передо мной на колени, пытаясь-таки поцеловать мои кроссовки. Вот, блин, неугомонная старуха! Но и её тоже понять можно: неизлечимая болезнь её приемной, но этого не менее любимой дочери, наконец-то побеждена. Не её, правда, стараниями, а «божественным вмешательством». Моим, то есть.