Ванька опять сбился, не находя слов.
— Истина, — вдруг сказал Отличник.
— Не ожидал я, Иван, что ты вдруг окажешься таким пламенным апологетом общаги, — заметил Игорь, — и столько обнаружишь в ней достоинств, доселе нам не ведомых…
— Весь мир — общага, — сказала Нелли.
Отличник задумался: а чем же для него является общага? Он вспомнил ее всю, словно вышел из пересечения каких-то пространств и оказался напротив ее подъезда, а над ним, надменно не опуская взгляда, стояла общажная стена, сложенная из желтого, как вечность, кирпича. Отличник словно входил в смысл общаги, как в здание, и уже сам только вход нес в себе массу значений. Отличник представил, как он поднимается по ступенькам крыльца, и перед ним ряд из шести дверей. В этом ряду тайна только в крайней левой двери, ибо лишь она открывается, а остальные заперты намертво. Человек, решивший войти в общагу, обязательно почувствует свое ничтожество у этих зачарованных дверей, когда несколько раз подряд не сможет совершить элементарного действия — открыть какую-либо из них. А найдя нужную, он окажется в узком коридорчике, который собьет с толку, заставляя повернуть перпендикулярно тому направлению, на продвижение по которому человек затратил уже столько усилий. Коридорчик этот разделен пополам еще одной дверью, которая, притянутая пружиной, всегда закрыта и хитро открывается на входящего, заставляя его сделать оторопелый шаг назад. И последним толчком этого несложного, но мудрого механизма принижения человека и сбивания спеси является коварный высокий порог, о который спотыкаются слишком робкие и слишком наглые. Для робких это напоминание о необходимости легкого поклона, а для наглых — удар, предупреждающий о том, что все здесь смерды, крепостные господина, воплощенного в громаде общаги, и, как все холопы, они должны оставить за порогом гордость и подчиниться закону, который неслышно и грозно звучит в каждом закутке.
После такого внушения вестибюль выглядит как тронный зал. Здесь, в вестибюле, квадратном, пустом и гулком, сходятся все ниточки от всех марионеток, рассыпанных по этажам. Здесь на телефоне-автомате краской написан его номер, точно очередное беспощадное напоминание о том, что все здесь принадлежит не людям, а чему-то высшему, обладающему правом и возможностью описать и пронумеровать все свое имущество. Те же черты высшего хозяина проступают в почтовом ящике с секциями, откуда торчат замурзанные пачки писем и где над каждой секцией начертана буква алфавита, словно некий символ, обозначающий определенную группу людей в инвентаре хозяина, объединенных по признаку, ускользающему от их понимания. Даже вахта в вестибюле — кафедра из досок, покрытых олифой, — это не более чем очередное свидетельство высшей власти, ибо вахтер и все проходящие мимо не обращают друг на друга никакого внимания.
Отличник вспомнил главную лестницу общаги, по которой постоянно снуют вверх и вниз и где невозможно пройти и марша, чтобы не посторониться, кого-нибудь пропуская. Люди здесь пытаются стать незаметными, тощенькими, скособоченными и услужливыми. Антиподом главной лестницы с ее пристойным внешним видом, иерархией, обязательной вежливостью и энергетическим оброком в виде усталости от долгого подъема служит черная лестница, и она воистину черная. Свет тут не горит, перила сорваны, стены покрыты надписями, а потолки закопчены от сигаретного дыма. Здесь на ступеньках, мешая движению, всегда сидят курильщики, и поэтому черная лестница лучше всего предназначена для сообщения только между соседними этажами. Выхода в мир она не имеет: ниже второго этажа она перекрыта дощатым щитом, а двери в вестибюль заколочены. Хотя черная и главная лестницы вроде бы должны быть конкурирующими, враждующими, на самом деле они не мешают, а помогают друг другу, разделяя функции, необходимые для бытия общаги.
Холлы удручающе голые; они различаются лишь наличием неподобающих предметов — листов фанеры, хромой тумбочки, выброшенной хозяевами, ученической парты, на которую во время дискотек водружается аппаратура. Ощущение сквозняка, пустоты и прохлады в холлах создают двери двух балконов, сквозь которые холлы навылет пронзает солнечный свет.
В длинных и узких коридорах общаги воздух какой-то особый, не воздух, а эфир. Он всегда неспокоен, и даже ночью здесь не бывает тихо, потому что здесь словно бродят призраки иномерных событий, идут по стенам тени людей, дрожит напряжение отзвучавших голосов, текут неуловимые потоки пронесенной здесь когда-то любви, радости, обиды, боли, тоски или ожидания. Здесь трясется синий свет неоновых плафонов, а вдалеке всегда висит квадрат окна, из которого, если смотреть с расстояния, парадоксальным образом видны одни только облака. Зато если подойти вплотную, то можно увидеть весь город целиком — из окон общаги всегда видно больше, нежели позволяет линейная геометрия.
От общаги существует только одно освобождение — лестница на крышу. Главная магистраль не допускает мысли о свободе, и люк здесь закрыт. Если кто-то все-таки делает попытку подняться к нему по стремянке, стремянка лязгает и грохочет, привлекая к беглецу всеобщее внимание и публично позоря его любопытством зевак. Зато через люк над черной лестницей до сегодняшнего дня можно было подняться на крышу, парящую над городом вне пределов законов общаги. Но дальше иного пути, кроме самоубийства, нет.
Вечер испортил Ринат Ботов. Пьяный, он зачем-то шатался по коридорам, услышал голоса в двести четырнадцатой комнате и постучал. Было уже около полуночи, и Отличник, разозлившись на мужа комендантши, решил лечь спать. Не раздеваясь, он накрылся одеялом, но уснуть не смог — Ринат внес в компанию то угрюмое напряжение, при котором невозможно расслабиться.
Отличник лежал и глядел на Рината, одетого, как и его жена, в тренировочный костюм, глядел на его широкое, темное, мясистое и в то же время красивое татарской красотой лицо, которое сейчас было особенно вялым и тупым. Ринат, усевшись на стул Отличника, допивал вино и молчал. Нелли, пощипывая губу, отвернулась и глядела в черное окно. Игорь, лишь бы не разговаривать, курил сигарету за сигаретой. Леля посидела немного, потом тихонько собрала посуду и ушла ее мыть. Один только Ванька что-то рассказывал Ринату, махал руками, ржал над собственными шутками. Ринат все не уходил и не уходил, и Отличнику стало жаль Ваньку, который своей неестественной оживленностью пытался сгладить неловкость ситуации и прикладывал мучительные усилия к тому, чтобы не обозлить Рината перед завтрашним студсоветом.
— Ванька, спой чего-нибудь, — подсказал Отличник.
Метнув на него благодарный взгляд, Ванька схватил гитару. Он спел свою любимую «Белую акацию», спел «Гори, гори, моя звезда», спел «Степь да степь кругом» — Ринат все сидел над последним стаканом и курил сигареты Нелли. Ванька спел еще песен пять, пока Ринат наконец не осушил стакан и не поднялся.
После его ухода воцарилось молчание. Леля не возвращалась.
— Пойду на мотор, куплю водки, — сказал Ванька. — Дайте денег.
— Может, Иван, остановимся? — грустно спросил Игорь.
Нелли молча достала и протянула Ваньке десятку.
Ванька надел кроссовки и ушел. Лели еще не было. Игорь и Нелли стали о чем-то тихо разговаривать, и Отличник отвернулся к стене. Услышав шорох, они замолчали — то ли испугались, что разбудили Отличника, то ли, наоборот, испугались, что он еще не спит и может их слышать. Отличник понял, что уснуть уже не сумеет, и загрустил оттого, что его присутствие тяготит Игоря и Нелли. Он решил пойти в двести двенадцатую к Леле, сел и пошарил под кроватью ногами, ища тапочки.
— Ты куда, Отличник? — заботливо спросила Нелли.
— В туалет, — сказал Отличник и пошел. Однако в двести двенадцатой Лели не было.