Ванька поднял на него взгляд.
– Не надо так говорить мне, Ян, – вкрадчиво произнес он. – Я с тобой пока по-человечески беседую, как с другом, и зла не хочу.
– Да я сам о себе позабочусь, Ванька.
– Что же ты тогда о себе не позаботился, когда зимой тебя менты загребли? Кто тебя отмазывал, может, помнишь? А когда из техникума тебя плющить приходили, кто еще из наших за тебя вышел, а? Или тот случай с Вьюшковой – припомни, кто тогда все замял?
– А чего ты мне это в лаза тычешь?! – разозлился Гапонов. – Я тя просил тогда, что ли?
– Нет, не просил, я тебе как другу помогал.
– Ну, помог, и спасибо. Что терь, мне те за это всю жизнь ноги целовать?
– Обойдусь без поцелуев. Ты лучше отстань от Каравановой.
– Не лезь не в свое дело, Ванька, я тебе уже сказал.
– А ведь тогда, Ян, я тоже не в свое дело лез.
– Ну что за нафиг, лядь! – в сторону сказал Гапонов. – Ты долбанутый, что ли, ни хера не понимаешь?
– Все я понимаю, Ян, – медленно ответил Ванька. – И то, что ты из-за стояка своего Каравановой жизнь поломаешь – тоже понимаю. Тебе других баб мало, что ли?
– Своих баб считай, Симаков. Ты меня уже достал.
– Дай ты ему в рыло, Ян, – со своей кровати предложил Генерозов. – Видно ведь, чего ему от тебя надо.
– Зажми щель, Говнорезов, – не оглядываясь, сказал Ванька.
– Ах ты… – приподнимаясь, начал Генерозов. Ванька развернулся на него, взял со стола за горлышко бутылку и вдруг швырнул ее в стену над головой Генерозова. Бутылка лопнула, просыпавшись вниз, и Генерозов вжался в койку.
– Я за такую фигню сечас вышвырну тя осюда, Симаков, – спокойно предупредил Гапонов.
– Шакалов своих прижать не можешь, а меня выбросить намылился? – Ванька со злой улыбкой глядел на Гапонова. – Я еще не договорился с тобой. Если ты добром отстать не хочешь, давай посчитаемся. С тебя должок и за технарей, и за Вьюшкову, и за ментов. Давай расплачиваться. Баш на баш – и разойдемся.
– Да ты сам у меня в долгах по уши, – усмехнулся Гапонов. – Еси б не я, тя за пьянку дано уж выперли бы из ощаги. Не начинай лучше, Ванька, кто кому должен. Зесь я хозяин.
– У меня нету хозяев, Гапонов. Учти, если ты снова начнешь под Караванову клинья подбивать, у тебя не с Каминским – сперва со мной разборки будут.
– Хер с пробором я на тя, Симаков, положил, понял?
Ванька надул щеки и медленно выпустил воздух:
– Последнее предупреждение, Гапонов. Я тебя долго уламывал, уговаривал, просил… Не заставляй меня к крайнему средству прибегать. Ведь потом сам себе яйца вырвешь.
– Зец, как ты мне надоел. – Гапонов, глядя на Ваньку, плюнул на пол и встал. Постояв перед Ванькой, качаясь с носков на пятки, он пошел к двери, отпер ее и открыл. Затем он вернулся к Ваньке, встал около него и вдруг схватил его за шкирку, свалил со стула на колени и рванул к выходу.
– Пошел осюда, гондон дырявый! – взревел он. Ванька локтем ударил Гапонова в пах и, когда Гапонов, зарычав, согнулся пополам, вскочил, схватил его за руку и умело выкрутил ее так, что Гапонов развернулся спиной к нему и выгнулся дугой, выпятив живот. Ванька подвел его к грязному столу, взял его за волосы на темени и ткнул его лицом в лужу портвейна.
– Ну, сука, не жить тебе… – прохрипел Гапонов.
– Теперь, Гапон, слушай меня внимательно, – почти спокойно сказал Ванька. – Запоминай, Гапон, сразу, надолго… От Каравановой ты отстаешь навсегда. – Ванька ткнул его в портвейн, как котенка. – Ты даже не думаешь о ней, понял?
– Ах ты, сука… – хрипел Гапонов.
– Это было во-первых. Во-вторых, – не обращая внимания, продолжал урок Ванька, – ты оставляешь в покое Каминского – ни разборок, ни драк, ничего… А в-третьих, завтра на студсовете все мы остаемся жить в общаге – и я, и Каминский, и Караванова, и все мы получаем поселение на будущий год, понял? Твердо запомни эти три требования. А если чего, слушай, Гапон, что я сделаю…
– Ну, с-сука… – твердил Гапонов, и Ванька снова обмакнул его в портвейн.
– Слушай, что я сделаю, – говорил он. – Я беру у Каравановой заявление и несу его в ментовку. Если Караванова не напишет, я сам напишу, мне терять нечего…
– Свидетеля нет, сука…
– Вот это самое главное, Гапон: я свидетель. Я свидетель, понял? Я тут за стенкой был, в двести шестой, у Бумагина, и все слышал. Бумагин подтвердит, что я в его комнате сидел. Если чего – я тебя заложу с потрохами, и загремишь по статье. Всосал? – Ванька сделал паузу и в последний раз начал тыкать Гапонова в портвейн. – Все услышал? Все понял? Все запомнил?
Бледный от волнения Отличник стоял у входа в блок. Ванька без слов обнял его за плечо, развернул и повел обратно в кухню. Из кухни им навстречу вышла девушка с чайником, кивнула и пошла дальше. Выкрашенная в вездесущий синий цвет, кухня была голая, но довольно чистая. В окне косым обрезом виднелась стена общаги, которая в это время дня заслоняла от кухни солнце. Все помещение заполняла густая тень, и от этого контраста город за окном, уже ощутивший приближение вечера, стал вызывающе ярким: оранжевые дома с черными и алыми окнами, жирные, болотно-зеленые кроны деревьев и фиолетовое небо, на дне которого светились вдали фантастически белые многоэтажки заречного района.