Но это мелкие придирки. Гораздо важнее то деление, которое я внес в выдержку из Степанова, разделив ее на два абзаца. В обыденной речи под «поведением» понималось что-то одно, и оно явно было связано с возможностью давать оценки тому, как ведет себя человек. И вдруг находится академический психолог, и говорит: мы будем говорить о поведении, но это са-авсем не то поведение, что поведение! И еще и имеет дерзость заявлять, что исходное народное понимание поведения «не позволяет рассмотреть это явление всесторонне».
Какое явление?
Поведение? Но это ложь. Ученый явно показал, что ведет речь не о поведении, а о чем-то своем, для чего позаимствовал старое народное слово, вложив в него свое понимание. При этом он явно не осознает, что это недопустимо. Слово «поведение» существовало как имя, очень точно приспособленное для того, чтобы обозначать именно то понятие, которое жило в народе. Иными словами, поведение – это имя только для народного или языкового понятия. И если наука хочет изучать не это понятие, она просто должна дать своему предмету новое имя, чтобы не вносить путаницу в умы.
Иными словами, то, что Степанов подает вначале как определение поведения не имеет к поведению почти никакого отношения. Он определяет не поведение, а реальные действия и внешние проявления жизнедеятельности живых существ, в том числе человека.
И это очень важно, потому что в отношении поведения всегда существует вопрос: возможно ли вообще применять это понятие к животным? Именно потому, что оно исходно содержит в себе некую оценочность или ее возможность, что сам психолог и признал. А могут ли животные оценивать то, что делают? Да еще с точки зрения отношения к себе общества…
Но даже если они в действительности на это способны, можем ли мы говорить об этом, не заглянув к ним в сознание, только из внешних наблюдений? Объективный метод в данном случае оказывается явным шарлатанством… А всё здание науки – карточным домиком, который развалится, случись кому-то заглянуть в этот черный ящик, по имени животное, о котором строится столько домыслов учеными.
Русский, точнее, советский психолог Михаил Ярошевский посвятил «Науке о поведении» целую монографию, задачей которой было доказать, что эта наука возникла в России раньше, чем бихевиоризм в Америке. Я не хочу говорить о том, что при этом он рассказывал все о тех же Сеченове, Павлове и им подобных, кто не только к поведению, но и к психологии-то отношения не имел. Я, лучше, расскажу о том, какое понимание поведения было у самого Ярошевского. Оно изложено в написанном им совместно с Артуром Петровским «Психологическом словаре».
«Поведение – присущее живым существам взаимодействие с окружающей средой, опосредованное их внешней (двигательной) и внутренней (психической) активностью».
Лично я понимаю из этого набора знаков только то, что Петровский и Ярошевский были настоящими учеными, то есть людьми, которые умели говорить так, что за мудреными словами могли скрыть даже полное непонимание того, о чем говорят…
Но ясно, что «поведение» для них – это не то же самое, что и поведение для нас. Они вовсе не говорят о поведении, они говорят об опосредованном активностью взаимодействии с окружающей средой. А мы-то по наивности можем ожидать, что найдем у психологов ответ на вопрос, что такое поведение… То, что рассказ идет не о поведении, а о чем-то, для чего заимствовано имя «поведение», необходимо учитывать при последующем чтении.
И ясно то, что любые действия или движения живых существ будут считаться у психологов поведением, а отнюдь не только те, к которым возможна оценка правильности. Откуда это взялось у психологов? Да все из той же страстной потребности примазаться к биологии, стать ее частью. Ради этого они и искажали понятия народного языка. Именно эта искаженность исходных понятий и считается у психологов подлинной научностью. Кстати, они и сами об этом проговариваются.
«Первые попытки научно понять (то есть исказить – АШ) поведение возникли на основе механистического детерминизма, в категориях которого поведение трактовалось по типу взаимодействия физических тел.