Отменяя народное понимание, Декарт предложил считать сознанием ту «точку» – источник мысли, – которой ты осознаешь себя, когда думаешь о самом себе. Естественно, это допустимо, если просмотреть все предшествующие определения. Народное понятие о сознании шире, но в нем есть значение «осознавать», в том числе и «осознавать себя». Таким образом, картезианское определение сознания не противоречит истине, хотя и сужает понятие сознания лишь до одного его значения.
Это сужение, похоже, было очень важно для философов, потому что позволяло им ограничить себя узким набором понятийных знаков и так создать язык точных рассуждений, подобный логике. Поэтому философия билась в путах картезианского понимания сознания несколько веков, в общем-то, загнав себя в тупик. Именно из-за того, что так было проще рассуждать, философы-метафизики долго не принимали психоаналитическое понимание сознания, которое разрушало их стройные теории.
Основное, что требовало от философа и психолога картезианское понимание сознания – это видение сознания как «процесса», то есть чего-то изливающегося из точки Я подобно свету, кстати, свету разума, длящегося, возможно, развивающегося, но могущего быть выключенным, как лампочка…
Иное видение сознания пришло с Фрейдизмом, но Фрейдизм, как вы помните, долго не признавался не только психологией, но и академической медициной. Наверное, потому, что пытался отобрать у нее часть обжитой кормушки. Поэтому у философов был не только союзник, но и оправдание для того, чтобы не замечать истину: вон, и медицина не признает выскочку!..
А между тем истина была в том, что у сознания возможны содержания. Именно их и пытались не впускать в свои стройные рассуждения метафизики всех родов, поскольку тогда «процессы» переставали быть самодостаточны. К тому же содержания оказывались своего рода «вещами», хранящимися в сознании, а это уже предполагало некую вещественность для того, что только что было совершенно идеально…
При этом сопротивление это было совсем детским – сами же говорили о памяти, о переживаниях, да и о тех же процессах, но будто договорившись, не задавать вопроса: а где все это протекает или хранится? Очень облегчила жизнь ученых естественнонаучная революция. Она, конечно, уничтожила метафизику, но так, что метафизики сами перебежали в ряды естественников, только бы не признать, что сознание может само по себе хранить содержания.
Дело в том, что естественники предложили считать таким хранилищем не сознание, а мозг, то есть тело. И вопрос, как кажется, был снят. Это был очередной тупик, который кажется привлекательным научному сообществу еще и до сих пор, но поиск «носителя энграммы», то есть воспоминания, затянулся. И хоть с каждым десятилетием нейрофизиологи и увеличивают объем возможностей мозгового вещества, примерно, на порядок, ткань эта, со всеми ее нейронами и их связями, все равно не вмещает того, что теперь понимается под памятью, то есть под содержаниями сознания. Оценки объемов памяти растут еще стремительней.
Хуже того, в этой ткани по-прежнему не удается найти самих содержаний сознания…
Пока развивалась борьба между пониманием сознания как луча из лампочки осознавания и как хранилища содержаний, появились ученые, пытающиеся рассмотреть сознание через современные физические открытия. И к концу двадцатого века зазвучало все больше голосов, утверждающих, что сознание не есть работа мозга, оно находится вовне человека, между людьми, и вообще имеет материальную составляющую – если не вещественность, то уж точно некое энергетическое или полевое устройство…
Я не буду вдаваться в эту тему подробней. Свое мнение я высказал в работе, посвященной сознанию. Поэтому я просто продолжу исследовать сознание по тем его проявлениям, что наметились при изучении народного понимания.
Глава 2
Сознание есть знание…
Русский язык показывает, что сознание есть своего рода знание, вtдение. Оно же, если верить словарям и различным языковым речениям, является пониманием и памятью. При этом потерять сознание – значит потерять способность отдавать отчет в собственных действиях, заодно с потерей памяти, рассудка и здравого смысла.
Все перечисленные мною понятия требуют собственных определений и, что еще важней, общей увязки – они описывают разные стороны одного и того же огромного явления. Сделать это должны были бы психологи и, наверное, философы, но они все почему-то были заняты другими задачами… Воспользоваться их трудами почти невозможно, но я все равно исследую то, что они говорили об этих предметах, в следующих работах. Пока же мне придется обойтись лишь самым общим пониманием.