«Будь психические явления в непосредственной зависимости от условий и законов внешней природы, представления были бы фотографическими оттисками впечатлений внешнего мира. Если же они результат психической работы, то из этого следует, что по принятии впечатлений в нас совершается какой-то процесс своего рода, при помощи которого впечатление переделывается в представление.
Стало быть, есть особая психическая среда и особая психическая жизнь, которая от соприкосновения с внешним миром только возбуждается к своеобразной деятельности» (Там же, с. 28).
Есть особая душевная среда и особая душевная жизнь, которая принимает в себя впечатления от внешнего мира, перерабатывает их и принимает решения, как действовать телу, вместе со всей его нервной системой и прочими биоэлектрическими приспособлениями…
Вот именно эту Психическую среду и начинает далее описывать и исследовать Кавелин. Я перейду сразу к главному.
«Единственное, чем человек действительно, коренным образом, отличается от всего остального мира, – это способность его выражать, во внешних предметах, психические свои состояния и движения, передавать в образах и знаках совершающиеся в нем психические явления, не подлежащие внешним чувствам» (Там же, с. 33).
Кажется, никто из последующих психологов, увлеченных теориями смыслов и знаков, не понял, что эту задачу поставил перед русской психологией Кавелин. И я нисколько не сомневаюсь, что некоторые из современных психологов скажут: ну, и что особенного он сказал? Мы это и без него знаем!
Добро же вам знать это через полтораста лет, да еще и позаимствовав из какой-нибудь зарубежной герменевтики! Вот если бы у Кавелина была фамилия Сепир или Уорф, тогда бы его, конечно, уважали…
Способность передавать внутреннее содержание то ли сознания, то ли души, Кавелин раскладывает на несколько проявлений, показывая как она меняется, приближаясь к некоему своему глубинному источнику.
Сначала простейшая передача представлений зрительными образами:
«Когда скульптор или живописец с оригинала лепит статую или рисует портрет, нам кажется, будто он воспроизводит, одни за другими, черты предмета, который находится перед его глазами; на самом же деле он воспроизводит только то представление, которое в нем образовалось из впечатлений, произведенных в нем оригиналом, и притом воспроизводит очень недостаточно и односторонне.
Статуя, картина только в известном отношении, с известной точки зрения есть подобие, вдобавок очень несовершенное, действительного предмета, как он нам представляется, так что простой человек и не замечает сходства статуи или картины с оригиналом, как бы оно, для привычного глаза, ни было поразительно» (Там же, с. 33–34).
Это последнее наблюдение Кавелина было подтверждено в середине двадцатого века, когда антропологи показывали людям из племен, не принявших западную цивилизацию, самые простейшие и понятные для нас рисунки, и они видели в них лишь цветовые пятна.
«Лучшим доказательством, что не предмет, а представление о предмете воспроизводится в статуе или картине, служит то, что статуи делаются, картины пишутся и без оригинала. Имея его перед глазами, художник только оживляет свое представление, которое он хочет выразить, закрепить во внешнем предмете» (Там же, с. 34).
Более утонченным доказательством того, что статуи и картины создают не тела, а души, является то, что даже вроде совершенно бездушное, механическое искусство фотографии в действительности постоянно стремится отойти от простого фотографирования, и ценится способность художника искажать механические снимки таким образом, чтобы в них чувствовалась душа, чувство, мысль…
От этого исходного примера работы души с образами и знаками, которыми она управляет телом, Кавелин переходит к более сложным примерам. А то, что здесь описан именно способ душевного управления телом, надеюсь, очевидно. Что еще делает художник, творя произведение, как не приучает кисть, резец, фотокамеру, а по сути, тело, совершать такие движения, чтобы стало очевидно, что в нем есть душа. И эта душа подобными утонченными движениями выводится наружу и вкладывается в произведение так, чтобы всем стало видно ее присутствие…
«Возьмем далее ноты. Они не представляют даже и подобия того впечатления, которое ими выражается, как статуя или картина…нет ничего общего между звуком и тою точкою, крючком и так далее, по которым умеющий читать ноты узнает его с первого взгляда и может воспроизвести.
Между впечатлениями звуков и нотами, которые их представляют, существует только условное соответствие» (Там же, с. 34).
«Письмена идут еще дальше. Они не только изображают впечатления, доступные чувствам, подобно статуе или картине, но даже психические факты и явления, вовсе не имеющие непосредственного характера» (Там же, с. 34).