Невротик принужден, конечно же, своим неврозом сделать такой шаг вперед; нормальный человек — нет; за это последний переживает свое психическое расстройство в качестве социального и политического: в формах массовых психологических явлений, к примеру, в форме войн и революций. Реальное существование врага, на которого можно навесить всю злобу, означает несомненное облегчение совести. По крайней мере не колеблясь можно сказать, кто есть черт, т. е. ясно увидеть, что причина злого рока находится вовне, а не где-то там в собственной установке. Как только мы даем себе отчет о неприятных результатах после того, как пришли к постижению на субъектной ступени, тут же навязывается возражение и мы начинаем прекословить, что-де все-таки невозможно всякое дурное качество, возмущающее нас в других, причислять самому себе. Таким образом величайший моралист, тот фанатичный воспитатель и реформатор мира, оказывается, верно, в самом скверном положении. О соседстве добра и зла можно было бы много чего сказать, да и вообще о непосредственном соотношении пары противоположностей, но это увело бы нас слишком далеко от темы.
При постижении на субъектной ступени, само собой разумеется, нельзя превышать некую меру. Речь тут идет только о том, чтобы критически отмерить и взвесить то, что принадлежит объекту и субъекту. То, что мне бросается в глаза в объекте, действительно может быть свойством этого объекта. Однако, чем более субъективным и аффективным является это впечатление, тем скорее следует понимать это свойство как проекцию. При этом мы должны крепко держаться существенного различия между действительным свойством, имеющимся у объекта (без которого проекция на объект была бы невозможной), и ценностью или значением, соответственно, энергией этого свойства. Совершенно не исключено, что некое свойство проецируется на объект, в то время как в действительности в объекте налицо лишь едва заметные следы этого свойства (к примеру, проекция магических качеств на неодушевленные объекты). Иначе обстоит дело с обычными проекциями черт характера или сиюминутных установок. В этих случаях часто бывает так, что объект проекции дает некий повод или даже провоцирует эту проекцию. Последнее бывает тогда, когда это свойство не осознается самим объектом, из-за чего это свойство действует на бессознательное другого человека. Потому что все проекции вызывают контрпроекции там, где объектом не осознаются свойства, проецируемые субъектом, — точно так же, как аналитик отвечает на перенос контрпереносом, если перенос проецирует некое содержание, которое не сознаваемо самим врачом, хотя и наличествует в нем1. Этот контрперенос посему столь же целесообразен и полон смысла (или же является чем-то затруднительным и стеснительным), как и контрперенос пациента, потому что этот контрперенос стремится установить тот оптимальный раппорт, который необходим для реализации определенных бессознательных содержаний. Контрперенос, так же как и перенос, есть нечто принудительное, некая несвобода, потому что он означает "мистическую", т. е. бессознательную, идентичность с объектом. Против подобных бессознательных пут постоянно возникают противления, — сознательные, если субъект настроен так, что он намерен отдавать свое либидо только добровольно, а не выманивать это либидо и не заниматься его вымогательством; бессознательные, если субъекту милее, чтобы у него это либидо отняли. Поэтому перенос и контрперенос создают — поскольку их содержание остается бессознательным — аномальные и несносные отношения, которые нацелены на свое собственное уничтожение.