Всякий прогресс, всякое достижение в понимании были связаны в истории человечества с прогрессом раздумий о самом себе: человек отделял себя от объекта и вел себя по отношению к природе как к чему-то от себя отличному. Посему психологическая установка, ориентирующаяся на новое, должна проделать тот же самый путь: ведь совершенно ясно, что идентичность объекта с субъективным имаго наделяет объект неким значением, которое ему, собственно говоря, не причитается, но которым он обладает испокон веков, потому что эта идентичность есть абсолютно изначальный факт. Это положение дел означает для субъекта некое примитивное состояние, которое может продолжаться до тех пор, пока оно не приведет к серьезным неудобствам. Чрезмерная валентность объекта есть как раз то, что очень даже может нанести ущерб развитию субъекта. Слишком сильно выделяющийся, "магический" объект ориентирует субъективное сознание преимущественно в смысле объекта и пресекает всякую попытку того индивидуального дифференцирования, которая, разумеется, должна была бы начаться с отвязывания имаго от объекта. Держаться этого направления индивидуального дифференцирования оказывается невозможным, если внешние факторы "магически" вмешиваются в субъективную душевную переработку. Отвязывание же этих имаго, которые ссужают объекты слишком большим значением, возвращает субъекту ту отколовшуюся энергию, столь настоятельно необходимую для его развития.
Понимание имаго сновидений на субъектной ступени имеет для современного человека то же самое значение, какое ощутил бы примитив, если бы у него отняли фигуры прародителей и фетишей и попытались втолковать ему, что "целебная сила" есть нечто духовное и спрятано не в объекте, а в человеческой психике. Примитив испытывает вполне легитимное противление против такого еретического воззрения, и точно также современный человек ощущает, что развязывание идентичности имаго и объекта, идентичности, освященной с незапамятных времен, — есть нечто неприемлемое, вероятно, даже нечто опасное. Едва ли мы представляем себе последствия такого развязывания для нашей психологии: не было бы более никого, кого можно было бы корить, делать ответственным, поучать, улучшать и наказывать! Напротив, перво-наперво пришлось бы начинать с самого себя, и притязания, которые мы выставляем другим, пришлось бы предъявить только и исключительно самому себе. При таком положении дел становится вполне понятным, почему постижение имаго сновидений на субъектной ступени вовсе не является шагом, оставляющим безучастным, — как раз потому, что он дает повод к односторонностям и перегибам в обоих направлениях.
Невзирая на это затруднение (скорее моральное), существуют также некоторые препятствия на интеллектуальной ниве. Мне уже высказывали возражение, что толкование на субъектной ступени есть философская проблема и что реализация этого принципа наталкивается на мировоззренческие преграды и потому более уже не является наукой. Мне не кажется удивительным, что психология соприкасается с философией; ведь мышление, лежащее в основе философии, есть некий психический факт, который как таковой есть предмет психологии. В психологии я всегда думаю о целом охвате души, а тем самым и о философии, и о теологии и о многом другом. Потому что факты человеческой души противостоят всем философиям и религиям; эти факты, вероятно, являются конечной инстанцией, где выносится решение об истине и заблуждении.
Ведь для нашей психологии не столь уж важно, спотыкаются ли наши проблемы в той или иной области. Мы в первую очередь должны иметь дело с практическими надобностями. Если вопрос мировоззрения является психологической проблемой, то тогда мы должны заниматься им независимо от того, принадлежит психология к философии или не принадлежит. Точно так же вопросы религии суть для нас прежде всего психологические вопросы. То, что медицинская психология нашего времени в общем и целом стоит вдали от этих областей, является недостатком, вызывающим сожаление, этот недостаток становится особо ощутимым на том факте, что психогенные неврозы часто обретают лучшие возможности исцеления везде, где угодно, но только не в школярской медицине. Хотя я сам врач и должен был бы с полным основанием воздержаться от критики врача согласно принципу "medicus medicum non decimat", но все же я должен признать, что врачи далеко не всегда являются теми, в чьих руках психологическая медицина нашла себе наилучшее пристанище. По своему частому опыту я знаю, что психотерапевты-врачи пытаются реализовать свое искусство тем рутинным способом, который был им рекомендован во времена их своеобразного обучения. Медицинское обучение состоит, с одной стороны, в накоплении чудовищного по объему материала памяти, который просто запоминается без критического познания основ, а с другой — в накоплении опыта практических навыков, который должен приобретаться согласно принципу: "Нужно не размышлять, а брать дело в свои руки". Случилось так, что из всех факультетов на медицинском менее всего возможностей для развития функции мышления. Поэтому совсем неудивительно, что даже психологически ориентированные врачи либо вовсе не в состоянии следить за моими размышлениями, либо делают это с величайшим трудом. Они взяли себе за правило, вести себя согласно рецепту и механически применять те методы, которые не они сами придумали. Эта тенденция, однако, абсолютно непригодна для того, чтобы заниматься медицинской психологией, потому что ее адепты цепляются за клочки авторитетных теорий и методов, пресекая при этом развитие самостоятельного мышления. Так, я испытал, что даже элементарные и для практического лечения необычайно важные различия субъектной и объектной ступеней толкования, Я и Самости, знака и символа, каузальности и финальности и т. д. предъявляют слишком высокие требования к мыслительным способностям. Исходя из этого затруднения легко можно объяснить стойкую сохранность отсталых и уже давным-давно нуждающихся в ревизии воззрений. То, что это не только мое субъективное воззрение, доказывает фанатическая односторонность и закрытость (напоминающая сектантскую) некоторых "психоаналитических" организаций. Таковая установка, как всем известно, есть симптом и означает сверхкомпенсирующее сомнение. Но разве кто применит психологические критерии к самому себе?