| Генри Уайт незадолго до смерти |
Три года спустя в семье Уайт снова были похороны. На этот раз, 8 декабря 1863 года, в возрасте шестнадцати лет от пневмонии умер Генри. «Когда нашего чудного певца положили в могилу, и мы больше не слышали его утренней песни, наш дом опустел» (Очерки жизни Елены Уайт, с. 166).
К счастью, за год до смерти Генри его христианский опыт обрел новую силу, хотя он глубоко сожалел, что его образ жизни в Батл–Крике не всегда был таким, каким должен быть. «Не берите примера с моей жизни, — умолял он своих знакомых. — Я обращаюсь ко всем моим юным друзьям: не позволяйте удовольствиям и соблазнам этого мира затмить привлекательность Спасителя. Помните, что не на смертном одре следует приготавливаться к будущей жизни. Посвятите лучшие ваши годы служению Господу» (Воззвание к молодежи, с. 28).
Генри попросил мать похоронить его «рядом с маленьким братом Джоном Гербертом, чтобы вместе выйти из могилы в утро Воскресения». «Небеса прекрасны», — такими были его последние слова, произнесенные шепотом (там же, с. 26, 31).
Потеряв двух сыновей, Елена Уайт на своем опыте познала, что значит страдать, и поэтому могла сочувствовать другим.
Своенравный сын и материнская боль
Г–жа Уайт не только плакала над могилами умерших детей, но также была вынуждена бороться с сыном, который склонялся на неверный путь. Джеймс Эдсон с детства был очень энергичным. В 1854 году Елена Уайт писала подруге: «Ты видела Генри, но у Эдсона [в возрасте пяти лет] больше жизни и энергии, чем у Генри, так что мои руки постоянно заняты» (Письмо 5, 1854).
Энергия Эдсона не создавала бы никаких сложностей, если бы он направил ее в верное русло, чего не произошло. Десятилетиями мать обращалась к нему в письмах с призывами. В 1865 году, например, она писала шестнадцатилетнему сыну, что его склонность к непослушанию и лжи причиняла ей так много горя, что жизнь стала ей в тягость.
«Ты не только сам не послушался нас, но и толкнул Уилли [который был на пять лет младше] к непослушанию. С того времени, как я убедилась, что тебе нельзя доверять, в мое сердце вонзился шип… Мне не выразить словами той печали, которая наполняет нас из–за твоего дурного влияния на Уилли… Мы видим, какой вред причиняет это влияние нашему доброму и честному Уилли. Ты совершаешь проступки и подговариваешь его скрывать их, а он, когда его спрашивают, уклоняется от ответа. Он говорит: «Я не знаю», хотя ему все известно. Таким образом ты вынуждаешь его лгать, дабы утаить твои недобрые замыслы… О Эдсон, твое непослушание настолько утомляет и разочаровывает меня, что не позволяет мне заниматься Божьим делом… Ты так мало понимаешь, что представляет собой истинная ценность характера. Видимо, тебе одинаково нравится быть в обществе Маркуса Эшли и в обществе твоего невинного брата Уилли… Он — сокровище, возлюбленное Богом, но я боюсь, что твое влияние погубит его. Мой бедный Уилли! Я не вижу другого выхода, как прервать путешествие и сделать все возможное, чтобы спасти наших собственных детей»
Противопоставление «хорошего» Уилли «плохому» Эдсону в этом и многих других письмах терзало сердце Эдсона всю его жизнь.
| Джеймс Эдсон и его жена Эмма |
«Когда я разговариваю с тобой, — писала Елена три года спустя, — кажется, ты настолько далеко от меня, что мои слова ничего не значат».
Эдсон был не только лживым и непослушным, но и тщеславным. Однажды он купил пальто за двадцать шесть долларов (что равнялось месячной зарплате рабочего–поденщика) «просто для того, чтобы пройтись до офиса издательства Ревью энд Геральд». Мать заметила, что тщеславие сына негативно отразилось на ней и на Джеймсе, так как люди стали поговаривать, что им как родителям недостает здравого суждения (Письмо 15,1868). Эдсон вел себя вызывающе даже в церкви, где «он сидел, развалившись, и дремал, вместо того чтобы слушать наставления из Слова Божьего» (Письмо 21, 1861). Когда в 1869 году Эдсон надумал жениться, Елена Уайт написала: «Отец расстроен. Мы в растерянности, не зная, что говорить и что делать. Мы имеем одинаковое мнение на этот счет. В данный момент ты не готов иметь семью, потому что по здравому суждению и самообладанию ты — еще ребенок». Несмотря на безысходность, которую г–жа Уайт ощущала, она не переставала трудиться для неразумного сына. «Дорогой и любимый мой сын, — писала она, — сердце мое кровью обливается за тебя. Я не могу отвернуться от тебя» (Письмо 6, 1869; курсив мой. — Дж. Н.).