Здесь говорится о том, что свидетели событий, о добросовестности которых ничего не известно, сообщили сведения составителям «подлинных отчетов». А они, в свою очередь, передают эти отчеты Комиссии, находящейся от них за пять тысяч миль. Комиссия подготавливает заявление, вероятно, слишком длинное для печати, из которого корреспондент выбирает фрагмент для публикации длиною три с половиной дюйма. Сообщение должно быть сокращено таким образом, чтобы читатель понял, какое значение следует придавать этим новостям.
Вряд ли бы нашелся стилист, способный передать в ста словах достоверную картину событий, происходивших в Корее в течение нескольких месяцев. При этом надо отметить, что значение слов в языке постоянно меняется. Слова, как деньги, находятся в постоянном движении, порождая сегодня одну систему образов, а завтра — другую. Нет никакой уверенности в том, что одно и то же слово возбудит в сознании читателей ту самую идею, какую оно породило в сознании репортера. Теоретически, если бы все факты, события и отношения имели свое имя и все согласились бы использовать эти имена, можно было бы общаться избегая недопонимания. Точные науки приближаются к подобному идеалу, и отчасти поэтому научные исследования представляют собой самую эффективную форму кооперации во всем мире.
Люди располагают меньшим числом слов, чем числом идей, которые они хотят выразить. И язык, как сказал Жан Поль, — это словарь поблекших метафор[111]. Журналист, обращающийся к полумиллионной читательской аудитории и имеющий о ней лишь смутное представление, или оратор, чьи слова транслируются в отдаленные деревушки и зарубежные страны, не могут надеяться, что произнесенные ими фразы передадут все вложенное в них богатство смыслов. «Слова Ллойд Джорджа, плохо понятые и плохо переданные, — сказал Бриан в палате депутатов, — дали основание пангерманистам подумать, что пришло время что-то начать»[112]. Британский премьер-министр, обращаясь на английском ко всему миру, вкладывает свой смысл в слова, адресованные миллионам людей. Они, в свою очередь, наделяют услышанное собственным значением. Чем богаче и тоньше то, что хочет донести до людей оратор, тем больше оно будет искажено, так как передается с помощью стандартной речи и распространяется в чуждой среде[113].
Миллионы тех, кто слушал его выступление, едва умеют читать. Другие, с трудом прочитав слово, не понимают его смысла. Из тех, кто может и читать, и понимать смысл прочитанного, добрых три четверти, видимо, могут уделить этому сообщению не более получаса. Воспринятые ими слова возбуждают в их сознании целую серию идей, которые в конечном итоге служат причиной скрытых последствий.
Понятно, что идеи, рождающиеся в сознании под воздействием слов, составляют самую значительную часть сведений, из которых формируются наши мнения. Мир обширен, интересующие нас ситуации сложны, сообщений о них не так много, поэтому самая значительная часть мнения создается в воображении.
Какую картину возбуждает в сознании жителя Нью-Йорка слово «Мексика»? Вполне вероятно, что это некий сложный образ, состоящий из песка, кактусов, нефтяных вышек, пьющих ром индейцев, грубиянов, пожилых вспыльчивых кабальеро, пышных усов и независимости, куда, вероятно, присоединится и идиллическое крестьянство в духе Жан-Жака Руссо, вытесняемое дымящими промышленными трубами, а также борьба за права человека. А какие ассоциации порождает слово «Япония»? Шумная толпа узкоглазых желтолицых людей, «Желтая угроза», фанатики, молодые красотки на картинках, самураи, бонсай, декоративное искусство, цветущая вишня? Или слово «чужой»? По мнению студентов из Новой Англии, отвечавших на этот вопрос в 1920 году, чужой это:
— человек, враждебный данной стране;
— человек, выступающий против правительства;
— человек, находящийся в оппозиции;
— житель враждебного государства;
— иностранец, принимающий участие в войне;
— иностранец, пытающийся нанести вред стране, в которой он находится;
— враг из другой страны;
— человек, выступающий против данной страны, и пр.[114].
В то же время слово «чужой» [alien — т. ж. «иностранец»] — это очень точный юридический термин, гораздо более точный, чем такие понятия, как суверенитет, независимость, национальная гордость, права, защита, агрессия, империализм, капитализм, социализм, которые мы с горячностью принимаем или отвергаем.
111
Цит. по:
112
Специальное сообщение Эдвина Л. Джеймса для газеты «Нью-Йорк Таймс»
113
В мае 1921 года отношения между Англией и Францией были напряженными из-за восстания М. Корфанты в Верхней Силезии. Сообщение из Лондона в газете «Манчестер гардиан»
В кругах, хорошо знакомых с французским характером и стилем работы, принято считать, что до время данного кризиса наша пресса и общественное мнение проявили ненужную чувствительность к живому и иногда несдержанному языку французской прессы. Я обратил внимание на этот вопрос благодаря замечанию одного хорошо информированного обозревателя, высказавшегося так:
Слова, подобно деньгам, представляют собой символы ценности. Они репрезентируют значение, и, следовательно, как и у денег, их репрезентационная ценность опускается и поднимается. Французское слово «etonnant» [удивительный] имело колоссальное значение в устах Боссюэ, тогда как сейчас оно его утратило. Аналогичная ситуация имеет место с английским словом «awful» [ужасный]. Одни народы имеют склонность преуменьшать, другие — преувеличивать. То, что англичанин Томми назовет опасным местом, итальянский солдат опишет с помощью богатого словаря, сопроводив свое описание энергичной мимикой и жестикуляцией. Народы, которые преувеличивают, страдают от инфляции своего языка.
Выражения типа «выдающийся ученый», «умный писатель» должны быть переведены на французский язык как «непревзойденный мыслитель» и «великий мастер». Это просто вопрос обмена, подобно тому как фунт равняется 46 франкам. И тем не менее каждый знает, что ценность при этом обмене не увеличивается. Англичанин, читающий французскую прессу, должен производить мыслительную операцию, подобную той, которую осуществляет банкир, конвертирующий франки в фунты, не забывая при этом, что в мирной ситуации курс был 1 к 25, а теперь — 1 к 46, поскольку война порождает флуктуации как в области финансов, так и в области слов.
Это рассуждение, надо думать, справедливо для обеих сторон. И французы должны понимать, что английская сдержанность имеет ту же ценность, какую имеет их собственная языковая избыточность.