Поначалу, говорит Ференци, ребенок получает желаемое (конечно, не все) с помощью плача. Это «период волшебного галлюцинаторного всемогущества». На второй фазе развития ребенок показывает на желаемые вещи пальцем, и ему их дают. Это «всемогущество посредством волшебных жестов». Позже ребенок учится говорить, просит то, что хочет, и отчасти добивается успеха. «Период волшебных мыслей и волшебных слов». Любая из этих фаз может закрепиться за определенными ситуациями. Конечно, они друг на друга накладываются и видны лишь время от времени, проявляясь, например, в присущих многим из нас безобидных суевериях. На каждой фазе частичный успех в основном подтверждает верность данного способа действия, а неудача в основном стимулирует развитие следующего. Многие люди, партии и даже страны, как видно, редко перерастают «волшебную» фазу организации опыта. Но более продвинутые группы людей из наиболее продвинутых народов, использовав – после неоднократных неудач – метод проб и ошибок, впоследствии изобрели новый принцип. Они поняли: луна движется не от того, что на нее лают, а посевы всходят не благодаря чествованию весны или республиканского большинства, а благодаря солнечному свету, поливу, семенам, удобрениям и обработке почвы[40].
Учитывая чисто схематическую ценность классификации реакций по Ференци, переломной мы считаем способность различать предметы на основании грубого восприятия и неявных аналогий. Эта способность была изучена в лабораторных условиях[41]. Исследования ассоциаций, которые проводились в Цюрихе, ясно показывают, что легкая умственная усталость, сбой во внимании из-за внутренних причин или внешних отвлекающих факторов по большей части «сглаживает» качество реакции. Примером самого «сглаженного» типа является ассоциация слов по звуковому сходству (cat-hat), когда выдается реакция на звук, а не на смысл слова-стимула. Так, результаты одного теста показывают, что на второй сотне слов-стимулов доля ответов по звуковой ассоциации увеличивается на 9 %. Получается, ассоциация слов по звуковому сходству – практически повторение, очень примитивная форма аналогии.
Если сравнительно простые условия в лаборатории так легко могут сгладить распознавание, то каким эффектом обладают условия большого города? В лаборатории усталость незначительна, отвлекающие факторы довольно банальны. И то, и другое уравновешивается интересом и самосознанием участника эксперимента. Но если способность мыслить подавляют удары метронома, то как восемь-двенадцать часов шума, вони и жары на фабрике, или ежедневный стук пишущих машинок, телефонные звонки и хлопающие двери повлияют на политические суждения, формирующиеся на основе газет, которые читают в трамваях и метро? Можно ли услышать в этом шуме-гаме что-нибудь, что не визжит, разглядеть на фоне яркого света то, что не мигает, словно неоновая вывеска? В жизни горожанина не хватает уединения, тишины, легкости. Ночи в больших городах шумные, сверкают огнями. Жителей берут в осаду непрекращающиеся звуки, то надрывные и резкие, то впадающие в рваный ритм, но всегда нескончаемые, всегда безжалостные. Мысль человека, живущего в условиях современного индустриализма, плещется в окружающем ее шуме. Поэтому, если работа мысли подчас приводит к поверхностным или глупым результатам, на то есть причина. Независимые люди выбирают, как жить, умереть и быть счастливым в условиях, когда мыслить (что следует из опыта и подтверждается научными экспериментами) труднее всего. «Невыносимое бремя мысли» является бременем, когда условия делают его таковым. При благоприятных условиях мыслительным процессом никто не тяготится. Он бодрит не меньше танцев и столь же естественен.
Любой человек, чья работа связана с мыслительным процессом, знает, что на какую-то часть дня ему нужно погрузиться в тишину и молчание. Но в той неразберихе, которую мы зовем цивилизацией (чем, безусловно, ей льстим), граждане занимаются весьма рискованным делом: они управляют делами в наихудших возможных условиях. Смутное осознание этой истины вдохновляет людей на фабриках и в целом в разных учреждениях создавать движения, чтобы рабочий день стал короче, а отпуска длиннее, чтобы в помещениях был хороший свет и воздух, чтобы на работе был порядок, в домах солнечный свет, а в жизни человека – достоинство. Это лишь начало пути, если мы хотим улучшить интеллектуальное качество нашей жизни. Пока работа в большинстве своем – рутина, бесконечная, а для самого рабочего еще и бесцельная, что-то вроде автоматической, неосознанной деятельности, словно одна группа мышц монотонно выполняет что-то по заданному образцу, вся жизнь этого рабочего будет проживаться автоматически, неосознанно, и если какое-то событие не сопроводят громы и молнии, он не заметит его в череде других. Пока он днем и даже ночью физически находится в плену окружающей толпы, его внимание будет нестабильным и расслабленным. Он не будет собранным, не сможет четко соображать, когда страдает от возни и сутолоки даже в своем доме, где нужно открыть окна и выгнать дух маеты и мытарства, визжащих детей, хриплых заявлений, неперевариваемой пищи и спертого воздуха.
40
Ференци, занимаясь патологиями, не описывает этот более зрелый период, когда опыт структурируется подобно уравнениям, то есть реалистическую фазу, основанную на научной мысли.
41
См., например, исследования «Diagnostische Assoziation Studien», которые проводились в психиатрическом отделении Университетской клиники Цюриха под руководством д-ра К. Г. Юнга. Эти исследования проводились преимущественно по так называемой классификации Крепелина-Ашаффенбурга. Они показывают время реакции, классифицируют реакцию на стимулирующее слово (внутренняя, внешняя и ассоциативная по звучанию), показывают отдельные результаты для первой и второй сотни слов, для времени и качества реакции, когда испытуемый отвлекается, удерживая в голове какую-то мысль, или когда он отвечает под метроном. Некоторые результаты обобщены во второй главе книги К. Г. Юнга «Аналитическая психология», в переводе К. Лонг (New York: Moffat Yard and Company, 1916. –