Летними днями они сиживали в деревянных шезлонгах на крылечке, любовались рекой Роринг-Форк и время от времени приветливо махали смельчакам, сплавлявшимся по бурной речке на плотах. Гарольд погружался в серьезную историческую книгу, а Эрика читала роман или дремала. Когда она засыпала, Гарольд подолгу смотрел на нее. С возрастом в лице Эрики более отчетливо проступили китайские черты, а сама она стала суше и меньше ростом.
Гарольд вспомнил историю, вычитанную когда-то у Марка Зальцмана. Речь там шла о китайце, который учил английский язык. Однажды учитель попросил ученика рассказать о самом счастливом дне в его жизни. Китаец надолго задумался, потом смущенно улыбнулся и рассказал, как его жена однажды съездила в Пекин и отведала там настоящую утку по-пекински. Она часто вспоминала, какая вкусная это была утка. История заканчивалась так: «С тех пор он всегда говорил, что самым счастливым эпизодом его жизни была поездка жены в Пекин и ее воспоминания о пекинской утке»{517}.
Гарольд попытался примерить на себя историю Зальцмана. Он вспомнил синюю блузку, которой Эрику наградили, когда она была включена в список лучших учеников школы. Она так гордилась этой историей, что даже рассказывала ее стажерам, которых нанимала на работу в свою фирму. Она рассказывала ее и в своих выступлениях в компаниях или в колледжах, куда ее приглашали выступить по случаю начала учебного года. За годы совместной жизни Гарольд слышал эту историю сотни раз. А впервые он услышал ее, когда они только познакомились, за их первым обедом. Эрика рассказывала ее на собеседованиях и на торжествах в свою честь; она иногда рассказывала ее и теперь, когда состарилась, а лицо ее покрылось сеточкой морщин. Он подумал, что это, пожалуй, недалеко от истины: считать, что самый счастливый момент в его жизни – это когда Эрику внесли в список отличников задолго до того, как они познакомились.
В такие дни они подолгу болтали о всякой всячине, часто за бокалом вина (честно говоря, Гарольд обычно выпивал два-три бокала). С приближением вечера Эрика вставала и приносила Гарольду свитер, а сама уходила на кухню, приготовить что-нибудь на ужин. Гарольд продолжал сидеть в кресле, глядя на заходившее солнце и сгущавшиеся тени.
Туристической компанией они занимались около восьми лет, но потом оставили это дело, так как у Гарольда начали сильно болеть колени. Потом боль перекинулась на тазобедренные суставы, потом – на лодыжки. Ничего удивительного: у него вечно были проблемы с сухожилиями. Передвигался он теперь с большим трудом, опираясь на два костыля. Никогда больше не будет он играть ни в теннис, ни в гольф. Никогда больше не сможет даже просто встать со стула и беззаботно пройтись по комнате.
Тело его дряхлело. Последние несколько лет он раз в год обязательно попадал в больницу – то по одной причине, то по другой. Некоторые люди с годами высыхают, становятся тощими и хрупкими, но Гарольд от неподвижности отяжелел и растолстел. Достигнув преклонного возраста, Гарольд вдруг обнаружил, что стал нуждаться в помощи, чтобы совершить действия, на которые он раньше просто не обращал внимания, настолько они были для него естественными и само собой разумеющимися. Например, встать с постели или подняться со стула. Теперь Эрика обычно брала его за руки и затем, откинувшись назад, словно матрос, тянущий канат, поднимала Гарольда с места.
Время шло, старость и болезни брали свое, и наступил день, когда Гарольд стал нуждаться в постоянном уходе. Теперь он был все время прикован к своему креслу. Трижды за короткое время он погружался в глубокую депрессию, осознав, что навсегда выброшен из жизни и остается лишь дряхлым и бессильным сторонним наблюдателем. Несколько месяцев он по ночам лежал в постели без сна в состоянии какого-то помешательства, воочию представляя себе, как какой-то хирург безжалостно вскрывает ему грудную клетку, а он, захлебываясь кровью, недвижимый и онемевший, чувствует, как лишается рук, ног, зрения и слуха.
Теперь он не принимал участия в вечеринках и деловых встречах, где обсуждались вопросы жизни их курортного городка. Он просто сидел в своем кресле на крылечке. С другой стороны, его жена и сиделки заботились о нем с такой любовью и преданностью, каких он никогда не ожидал. Их заботы были ему тем дороже, чем острее он сознавал, что никогда не сможет отплатить близким тем же. Гарольду пришлось забыть о мужской гордости, эгоизме, самостоятельности и стать полностью зависимым от их помощи и заботы. Поначалу ему было трудно отдаться такой любви. Сначала их внимание обижало и даже злило его. Но в конце концов терпение и преданность окружающих умиротворили Гарольда. Постепенно его физическое состояние стабилизировалось, а настроение улучшилось.