Генри задумался.
— Такое мне в голову не приходило, — сознался он. — Не знаю, почему, но у меня сложилось впечатление, что он скорее этакий ценитель искусств. Стал бы магнат составлять генеалогическое древо?
— Верно. Погоди! Что-то брезжит. Стикни? Уэнделл Стикни? Мне кажется, о нем недавно писали в «Ньюсуик», — сказала Джейн, которая работала в лондонском представительстве этой газеты. — Повторяй некоторое время «Стикни».
— Стикни. Стикни.
— Сейчас вспомнится.
— Стикни. Стикни.
— Еще немного.
— Стикни. Стикни. Стик…
— Все, вспомнила. Он знаменитый коллекционер. Что-то собирает.
— Что?
— Не помню. Картины?
— Первые издания?
— Старинный фарфор?
— Марки? Очень многие собирают марки.
Джейн мотнула головой.
— Нет, все не то. Что-то очень необычное, такое, до чего в жизни не додумаешься. Ну, ведь это неважно. Если он приедет, мы все узнаем. Он, наверное, ни о чем больше не говорит.
— Тропические рыбки?
— При чем тут рыбки?
— Может, он их собирает?
— Сомневаюсь. Если бы что-нибудь вроде этого, я бы вспомнила.
— Может, он собирает милостыню. Или плату за проезд в автобусе. Нет, вряд ли милостыню, раз он живет на Парк-авеню, скорее действительно плату. Так можно заработать неплохие деньги. А может, у него такая яркая внешность, что он собирает толпу, где бы ни появился.
Джейн показалось, что пора призвать присутствующих к порядку.
— Генри, — сказала она, — собери свои мысли. Это надо прекратить, иначе у нас случится размягчение мозгов.
— Птичьи яйца? Автографы? Окурки?
— Я сказала «прекратить».
— Просто пытаюсь помочь.
— Не надо. Что-нибудь еще передать Алджи?
— Нет, только мое проклятие.
— Тогда я побежала. Ты правда собираешься есть эту яичницу?
— Конечно. А ты думаешь, я хочу вставить ее в рамку?
— Я бы не рискнула. Похоже на малоизвестную азиатскую отраву. До свидания. Вернусь поездом в три тридцать.
2
Мон Репо, Берберри-род, Велли-филдс, куда направлялась Джейн — один из множества особнячков в этом чудесном предместье. Всякий, заглянувший в окно гостевой спальни, увидел бы на кровати — хотя время приближалось к одиннадцати — возлежащую фигуру ее брата, Алджернона.
Алджи был долговяз и, при всей неустроенности своих дел, постоянно весел, что нравилось даже тем из его друзей, к чьей помощи он прибегал. Они, возможно, сожалели, что Алджи не следует поэту Лонгфелло в вопросах реальности и жизненного подвига, но никто не мог отрицать, что с ним не соскучишься.
Подобно Абу бен Адему, он любил людей, за исключением одного — Лайонела Грина, с которым (не иначе как в припадке безумия, по мнению Алджи) обручилась его сестра, — и в эту самую минуту размышлял, как же любит своего старого однокашника Билла Харди. Без сомнения, Билл поступил, как настоящий друг, пустив его к себе, и со временем, как только Алджи разбогатеет (а это несомненно случится скоро), будет вознагражден сторицей. Скупердяем Алджи Мартин не был. Если он не раздавал кошельки с золотом направо и налево, то лишь по одной досадной причине — несмотря на обилие идей и планов, с кошельками у него пока было не густо.
В коридоре раздались быстрые шаги. Дверь отворилась, и вошел человек, о котором Алджи только что размышлял.
Раздавая свои дары, Природа склонна шутить, и Билл Харди пал жертвой ее извращенного юмора. Такой приятный молодой человек мог бы по праву иметь приятную внешность. Ему бы следовало быть круглым, розовощеким и сияющим. Вместо этого он настолько походил на героя гангстерского фильма, что вполне мог ввести в заблуждение матерого режиссера. Впервые видя Билла, вы не думали: «Вот идет молодой человек с золотым сердцем», нет, вам вспоминались обрезы и гранаты. Только когда он улыбался, вы осознавали, что напрасно сочли его одним из десяти самых опасных преступников Америки.
Сейчас он улыбался. Он вообще часто улыбался в последние дни, и не без причины. Солидное наследство всегда взбадривает, а именно такое счастье недавно свалилось на Билла, и перед ним открылись новые перспективы.
— Проснулся-таки, — сказал он.
— Только что глаза разлепил. Однако жизнь потихоньку возвращается. Ты в стольный град?
— Да.
— Не предлагаю поехать с тобой. Надо кое-что обмозговать, а мне лучше всего думается в горизонтальном положении. На работу?
— Нет, к поверенному.
— А, конечно. Насчет наследства. Сонная мгла еще не совсем рассеялась пред моими очами, не то бы я сразу вспомнил, что ты отхватил куш. Подписывать бумаги, да?
— Целую кучу.
— Смотри, чтобы этот гад чего-нибудь тебе не подсунул.
— Буду смотреть.
— За адвокатами нужен глаз да глаз. Твой, я надеюсь, более-менее честный?
— В тюрьме пока, вроде, не сидел.
— Отлично. Превосходно. Когда ты получишь денежки?
— Со дня на день.
— И сколько?
— Восемь сотен в год.
— Придумал, что с ними делать?
— Куплю дом в деревне и буду писать.
— Мм.
— Что-то не так?
Алджи задумался.
— Не то чтобы совсем, — сказал он, — но лучше бы ты доверил мне свой капитал, а я бы удвоил, если бы не утроил его в несколько недель. Меня распирает от замыслов. Взять хоть Вэлли-филдс. С тех самых пор, как ты приютил меня под своим кровом, я много думаю о жизни в предместье, и набрел на то, что можно назвать аспектом садовых оград. У каждого дома — садик, у каждого садика — ограда. Рано или поздно юноша из дома А видит за оградой девушку из дома Б. Согласен?