– Теперь я знаю, что «Гордость и предубеждение» – ваша любимая книга, – снисходительно улыбнулся Грей, – но вернемся к нашей «Эмме». Вчера вечером я читал сцену, где мистер Найтли говорит об Эмме совсем не так, как Дарси об Элизабет – он считает, что та никогда не раскроет свой потенциал, так как бездумно тратит свое время. И упоминает составленный ею список книг, рекомендованных к прочтению, помните?
– Конечно, и ни одну из них она так и не прочла до конца! Способность сосредоточиться у нее как у восьмилетнего мальчугана – уж я‐то знаю, я ведь вела у них уроки. Постоянно отвлекаются. Вот почему я не согласилась с вами насчет Эммы – она все время стремится развлечь себя, а не расти над собой.
– И все же в последнем она преуспевает. Ведь в начале повествования ей всего двадцать один год, – возразил доктор Грей.
– Не такой уж нежный возраст. Я лишь немного старше, но пережила куда больше.
– Да, Аделина, вы правы, – задумчиво согласился он.
Повисло томительное молчание, и ей пришлось его подзадорить:
– Так в чем же заключался секрет, о котором вы говорили?
– Ах, да. Мистер Найтли в своем монологе упоминает список книг Эммы, и как бы в довесок отмечает, что ему доводилось держать в руках его копию. И тут меня осенило. Ведь это происходит задолго до того, как самый внимательный читатель догадается, что Найтли влюблен в Эмму. Быть может, Остен считала, что ее читатели намного менее умны, превосходя даже мои опасения – а раньше я никогда не обращал на это внимания.
– Уверена, так и было! – Аделина смеялась, радуясь тому, что можно отвлечься на разговоры о несуществующих людях с вполне реальными недостатками. – Я сама не придавала этой строчке значения. Бог мой, да ведь… это же как с Гарриет и ее коллекцией «сокровищ» от мистера Элтона – пластырь, что он ей дал, украденный ею огрызок карандаша, все то, что в конце концов сгорает в огне! Мистер Найтли вел себя точно так же, как Гарриет, подсознательно придавая значение столь обыденным для остальных вещам, – но Джейн Остен приложила столько усилий, чтобы поставить Найтли над всеми остальными героями, принизив Гарриет – во всяком случае, в том, что касается умственных способностей.
Доктор поставил чашку на опустевшую тарелку.
– Вот видите? Я даже до этого не додумался. Каково это – наделить мистера Найтли общими чертами с Гарриет!
– Верно говорят – все влюбленные глупы.
– Моей Дженни бы это понравилось.
– А моему Сэмюэлю не хватило бы терпения, – грустно улыбнулась Аделина. – Он никогда не любил читать, в отличие от меня, и манера письма Джейн Остен его не трогала. Ему нравились простые характеры и сюжеты, прямые, как рельсы. Вам повезло, что ваша жена разделяла ваши увлечения.
– У нас с ней было много общего.
– С Сэмюэлем у нас было общее детство. Судьба не многое нам дала.
– В том, чтобы взрослеть с кем-то рядом, определенно что-то есть.
– Забавно, но именно из-за этого постоянно ссорятся Найтли и Эмма.
Сидя вдвоем на скамье и делясь откровениями, доктор Грей и Аделина чувствовали, что книги странным образом связывают их.
Солдатам, возвращавшимся с полей Первой мировой с искалеченной психикой, помогали романы Остен; Киплинг, пытаясь справиться с потерей сына, каждый вечер в кругу семьи читал ее вслух; даже Уинстону Черчиллю ее книги позволяли отвлечься от тягот Второй мировой войны. Аделина и доктор Грей тоже любили ее и часами могли беседовать о героях ее романов, и тоже находили утешение на страницах ее книг.
Перечитывать их означало получать удовольствие, глубоко в душе сознавая, что, несмотря на необъяснимое волнение, охватывавшее их при мысли о том, обретут ли герои любовь и счастье, все закончится хорошо. Так они каждый раз были на шаг впереди персонажей, но Остен все равно каждый раз опережала их, при каждом новом прочтении.
Сама Остен героически продолжала работать, несмотря на болезнь, отчаяние и близившуюся безвременную кончину. Если у нее хватало сил бороться, то и они могли отдать ей дань уважения и сберечь ее наследие.
Глава 5
Чотон, Хэмпшир.
В это же время
Франсес Найт смотрела, как они сидят на скамье во дворике внизу и пьют чай на свежем августовском воздухе. В галерее, на втором этаже, у нее было креслице у елизаветинских окон, где каждая панель была украшена гербом наследующих поместье и датами их жизни. Чаще всего она любила смотреть в это окно в годы своей юности, и теперь, когда покидать дом ей было все труднее, вновь сидела возле него.