- Ну что же вы? - спросил он. - Постеснялись?
- Да как-то… с первого раза… - пробормотал в ответ двойник.
- Вот оно, вот оно, вот оно! - заворчал, еле сдерживая злобу, Ревякин.
- Ханжество-то человеческое. Раздеться целомудренно, являя себя солнышку, стесняемся. А втайне, совершая какой-нибудь блуд, не стесняемся обнажаться. А бог-то все равно нас видит, наготу нашу - и ту, и эту. Бог солнце в наготе к нам приходит, в священной наготе. А когда мы в грешной наготе тайнодействуем, он не приходит, но видит нас.
- Аминь, - шутливым тоном произнес двойник, видимо, пытаясь сменить пластинку.
- Ну ладно, - вздохнул отец-основатель. - Что-то я накинулся на вас с нравоучениями с утра пораньше. Пойдемте, я покажу вам наши достижения народного хозяйства. На чем я остановился, когда мы прервали беседу?
- На том, что России нужна жизнь по солнцу, - подсказал второй гость, имя которого, как и имя двойника, почему-то выпало из памяти Владимира Георгиевича, подпорченной бессонными ночами. Он помнил только, что тот, который двойник, работает редактором газеты, а его спутник - специалист по раскопкам.
- Именно по солнцу, друзья мои, именно по солнцу, - сказал Ревякин и умолк, чувствуя, как эта жизнь по солнцу уже в печенках у него сидит.
- Хм… - кашлянул редактор-двойник. - Послушайте, дружище, а ведь вы и впрямь на удивление похожи на меня, а я - на вас. Мы могли бы вместе рекламировать какое-нибудь средство для похудения. Я бы говорил, что я - это я до того, как стал пользоваться средством, а вы бы уверяли дураков, что вы - это я после.
Специалист по раскопкам рассмеялся. Отец-основатель тоже сделал вид, что ему очень смешно. Он стал собираться с мыслями, что делать и что говорить дальше, но ему не дали. Внезапно прямо перед ним выросло свирепое бородатое лицо, оснащенное стальными и страшными глазами и ощеренным ртом, в котором виднелось отсутствие нескольких зубов. Не успел Владимир Георгиевич припомнить, как зовут этого бывшего «жаворонка», сбежавшего год назад, а на него уже обрушилось гневное:
- Опомнись, покайся, нечестивый изверг Максенций! Доколе будешь улещать невинные души своей поганой ересью? Окстись, нечестивый лжеучитель! Дождешься такого затмения солнца, что сера с небес посыплется и огонь, аки на Содом и Гоморру. Вот оно, смердящее изгноение твоей лжеверы! - бывший «жаворонок» указал рукой в сторону основания замка, затопленного извержениями ублиеттки. - А коли не прекратишь бесстыдных своих радений, то и вся местность разверзнется, ад и сера поглотят тебя и твоих присных!
- Слава! - позвали бывшего «жаворонка» приближающиеся к месту обличения скорняки Андрей и Гена.
Тотчас Владимир Георгиевич вспомнил, что этот Слава работал у них в княжестве, плитку клал, цементировал, только рано вставать ему тяжело было.
- Погодите вы! - огрызнулся на скорняков обличитель ревякинской ереси.
- Опомнись, говорю тебе, Максенций! - вновь обратился он к отцу- основателю, который никак не мог смекнуть, почему он именует его этим странным именем. - Покайся, лжемессия, покайся!..
- Слав! - с надрывом воскликнул скорняк Андрей, подойдя и схватив обличителя за локоть. - Ну ты чё? Кто тебя просит? Уходил же, так и уходи! Отец-основатель, простите его! Он у нас ночевал сегодня, а поутру продолжает путь к какому-то священнику на Пасху.
- Пусти меня! - вырвался бывший «жаворонок». - Изыди, сатана!
Тут он размашисто осенил отца-основателя крестным знамением, потом громко плюнул Владимиру Георгиевичу под ноги и зашагал прочь.
- Простите, отец-основатель, - сказал Андрей и вдвоем с Геной направился в другую сторону.
На душе у Ревякина было погано. Надо же и еще при этих нежданных гостях!
- Не обращайте внимания, - пробормотал он. - Это такой гусьлапчик, что не приведи Бог.
- А почему он вас называл Максенцием? - спросил специалист по раскопкам.
- А пес его знает! - пожал плечами Владимир Георгиевич.
- Вероятно, был такой ересиарх, хотя я впервые слышу это имя, - сказал редактор газеты.
- Он когда-то слыл у нас хорошим работником, - сказал Ревякин, оправдываясь. - Но, как сейчас говорят, он по жизни с прибабахом. В свое время пил без продеру, потом ему стали черти мерещиться, он от них побежал, да попал прямо в лапы «Аум Синрикё».
- Ничего себе! - подивился редактор. - Интересно бы с ним побеседовать.
- Ничего интересного, уверяю вас, - возразил отец-основатель. - Дурак несусветный. Потом трагедия в токийском метро, он струхнул, должно быть, прибегнул к органам и всех асахаров своих предал. А куда-то дальше надо? Год болтался еще в какой-то секте, покуда не пришел к нам, в жаворонки. Небось еще и про нас сведения в ФСБ поставлял. Потом и у нас ему надоело, ушел и теперь, видимо, предался самому осатанелому православию.
- Осатанелому? Хм! - хмыкнул редактор.
- Ну озверелому, - поправился Ревякин и тоже неловко.
- Извините, отец-основатель, - сказал специалист по раскопкам. - Нельзя ли нам теперь пойти поспать? Валимся с ног, ночь не спали. В глазах все плывет.
- Я тоже в таком состоянии, - признался Ревякин и повел гостей во дворец. - Поспим часиков пять, а потом я вам все-все покажу. Уверяю вас, вам не захочется покидать наше княжество. У нас так хорошо, как нигде в России!
Он натужно улыбнулся, стараясь привлечь гостей на свою сторону. Но тут душа его застонала, поскольку к ним приближались Катя и Марина. Княгиня тотчас взяла под руку ревякинского двойника и, что-то быстро шепча ему, отодвинула в сторону, повела вперед быстрее, а Марина прильнула к Ревякину:
- Воло-о-одечка!
- Что? - сурово спросил Ревякин и остановился.
Специалист по раскопкам растерянно оглянулся и пошел следом за княгиней и уводимым ею редактором, не догоняя их.
- Прости меня, Володенька! - хлопала своими красивыми, но теперь глупыми глазами Марина. - Я больше так никогда не буду. Я осознаю свою обшибку. Ну хочешь, устрой мне предсвадебную порку.
Она кокетничала, нарочно произнесла «обшибку», уверенная, что он смягчится и простит. Но она была ему сейчас противна, и он зло оборвал ее:
- Предсвадебную? Ни предсвадебной, ни послесвадебной порки не будет. Как и самой свадьбы. Я окончательно передумал жениться. Отец-основатель должен быть холост - таково мое постановление.
Кокетство вмиг слетело с Марины, лицо стало бледным и оскорбленным.
- Вот как? - промолвила бывшая невеста. - Из-за невинной шутки?
- Ничего себе невинная! - вспыхнул Владимир Георгиевич.
- Глупая, я согласна, но невинная, - сказала Марина. - Значит, ты просто не любил меня никогда, вот что.
- Понимай как хочешь, - сказал Ревякин и, оставив несчастную Марину, зашагал в сторону замка.
Мысли его путались, он не знал, правильно ли поступает, отвергая Марину, он проклинал себя, что согласился строить княжество тут, зная о странной повышенной гравитации в этой местности, он мечтал оказаться сейчас с Катей далеко-далеко отсюда, в том давнем Крыму, когда он сказал о себе: «муж грузоподъемностью два чемодана», но больше всего хотел упасть, зарыться лицом в подушку и проспать до самого заката.
Но и дома ему не было покоя. Столяр Майоров заканчивал работу по восстановлению окна.
- Не иначе как Славка, плиточник бывший, постарался, - заметил он. - Говорят, он ночевал нынче в Жаворонках. Мутил умы против вас. Найти его и гнать в шею.
- Он уже побеседовал со мной, - ответил Владимир Георгиевич. - Ушел он.
- Не спросили его насчет окна?
- Нет.
- Зря. Следовало спросить да вывести на чистую воду. Да штраф взять.
Покуда столяр заканчивал работу, отец-основатель залез в холодильник, достал банку пива, намазал себе бутерброд гусиным паштетом, перекусил и еще больше почувствовал наступление сна. Наконец Майоров ушел, окно засияло новеньким стеклом. Теперь можно было даже простить Марину. Владимир Георгиевич лег в кровать в одежде и мгновенно погрузился в сон. Ему снилось, как чеченцы окружили его в огромном старом доме, а он придумал хитрость: во все окна поставил пулеметы, к ним провел проводки, соединенные в едином пульте, нажимаешь кнопки, и какой надо пулемет работает. А сам он, нажимая все кнопки то по очереди, то разом, убегает подземным ходом. Только бы чечены об этом ходе ничего не знали…