Он опять зашагал вдоль леса. Сделав шагов десять, спросил:
- Как хоть все произошло-то? Хотя я даже не знаю, хочу ли я это знать.
- Ты должен выслушать одну вещь, - заговорила изменница уже без тени лукавства в голосе, а снова взволнованно. - После того как он побывал у меня и все произошло…
- Что?! - вспыхнул Чижов. - У тебя?! У нас?! Ты привела его в наш дом?! Дрянь какая!
В какое-то мгновение он готов был схватить эспадрон и пронзить изменницу. Потом взял себя в руки.
- Хотя конечно, - злобно усмехнулся он, остывая. - Куда ж еще вы могли деться. Зачем искать другого места, когда муж уехал, квартирка свободна. Как банально!
- Послушай меня, Вась! Ты все-таки должен знать одну вещь.
- Ну? Что там еще я должен знать? Надеюсь, он не оказался импотентом?
- Не надо так грубо. Пусть я буду дрянью, а ты держи себя в руках, ладно? Так вот, когда он под вечер вчера уехал, мы договорились, что он вскоре приедет снова, утром.
- А, стало быть, понравилось!
- Ну Вась!
- Ну что «ну Вась»? Ну Лад! Здорово получается: не только бьют, но еще и роптать не дают! Таракан не ропщет! Ну и что же случилось утром? Он позвонил и сказал, что второй серии не будет?
- В том-то и дело, что он вернулся среди ночи. Точнее, я даже не знаю точно, был ли это он. Но что-то заставляет меня быть уверенной, что это был именно он. Понимаешь, было начало второго ночи, я вдруг проснулась и почувствовала, что он возвращается и вот-вот раздастся звонок в дверь. И тотчас и впрямь в дверь позвонили. Я хотела было встать и пойти открыть, как вдруг… Я даже не знаю, как это передать словами… Понимаешь, я ощутила, как кто-то незримый схватил меня вот так вот тяжелыми ручищами за плечи и придавил к кровати, не пуская. Аж дыхание сперло, чуть не задохнулась. И ужас охватил всю мою душу.
- Понятно, не обошлось и без полтергейства, - усмехнулся Василий Васильевич, теряясь в догадках, врет она или не врет.
- Ты можешь сколько угодно отпускать сарказмов, но только все, что я тебе рассказываю, истинная правда, вот те крест!
Она осенила себя крестным знамением, что вовсе не было ей свойственно, и обманутый муж стал склоняться к мнению, что она не врет.
- Звонки продолжались и продолжались, он раз двадцать надавил на звонок, а я лежала неподвижно и безмолвно, и невидимая сила держала меня. Потом звонки в дверь прекратились, но вскоре зазвонил телефон. И снова я не в состоянии была встать и снять трубку. После двадцатого или двадцать пятого звонка телефон замолчал, но потом снова стали звонить в дверь. Это было непередаваемое мучение. Мало того, теперь я понимала, что даже если сила меня отпустит, я и сама не пойду открывать и не стану снимать трубку. Наконец наступила тишина. Я ужаснулась: а вдруг это ты? Стала себя успокаивать, что у тебя есть ключи. А вдруг с тобой что-то стряслось? Меня всю колотило. Я чуть было в окно не сиганула. Потом решила: с первой же электричкой рвану к тебе. Еще не знала, что во всем признаюсь, но знала, что непременно поеду. Хотя бы удостовериться, что ты живой. Часа в четыре ночи я уснула, провалилась в тяжелый сон. А потом мне приснилось… Ты не поверишь! Приснилось, что она ведет меня за руку и с силой швыряет меня на колени перед тобой. Это была она, безо всякого сомнения - она!
- Богородица? - тихо спросил Василий Васильевич.
- Нет, Елизавета, - столь же тихо ответила неверная жена. - Алапаевская мученица. Моя небесная покровительница. И я больше не буду Элладой… Когда я проснулась, то с ужасом обнаружила, что уже десять часов утра. А хотела с первой электричкой!..
Она замолкла, с надеждой глядя на обманутого мужа. Затем робко спросила:
- Ты веришь мне?
- Верю, - со вздохом ответил Чижов. - Но я еще не знаю, смогу ли жить с тобой дальше.
- Это понятно. - Она опустила взгляд.
- Мне надо идти к отцу Василию.
- Можно, я останусь и встречу тут Пасху?
- Я бы попросил тебя уехать, но это было бы бесчеловечно. К тому же одной ездить по стране сейчас небезопасно. Даже имея при себе пару эспадронов. Конечно, ты должна остаться, и завтра мы поедем в Москву вместе.
- А можно, я не буду исповедоваться отцу Василию?
- Пожалуй, даже и не нужно тебе исповедоваться ему. Незачем лишний раз огорчать его. Тем более после того, что у нас тут произошло вчера вечером.
- А что произошло вчера вечером?
- Пойдем, по пути расскажу.
Глава семнадцатая
Усы
- «Ай-лю-лю» потом. No, nicht, нет, ни в коем случае.
- Ну почему? Может, ей что-нибудь надо?
- Что ей надо, я тебе потом скажу. Леди, сеньора, фрау, мисс, к сожалению, ничего не выйдет.
Руссо туристо, облико морале, ферштейн? Всё, быстренько!
Спали до полудня, покуда не проснулся Сережа. Он пришел к отцу с тетрадочкой и карандашиком, растолкал его и попросил:
- Пап, наисруй, пожаста, маму.
- Маму? - с трудом вытаскивая себя из сна, разлепил веки Белокуров. - Ну давай наисруем маму.
Он быстро набросал портрет своей жены, причем сходство получилось удивительное, так что Сережа воскликнул:
- О! Мама! Пррэт!
Он поднес листок с рисунком к самому лицу, разглядел поближе и вдруг поцеловал. Душа Белокурова наполнилась тоской. Хотелось бы вычеркнуть, стереть ластиком все, что случилось вчера, всю эту сумасшедшую пятницу. Боже! Если б можно было вернуться в позавчерашний четверг! Не ездить провожать Эллу, не целоваться с ней, не знакомиться с Василием… Он был более чем уверен, что тогда бы и Тамара приехала домой не с мистером Брауном, а одна - любящая, соскучившаяся по мужу и сыну. Если бы не случилось его измены, не произошло бы и ее чудовищного преступления перед семьей и Родиной.
Вдруг, будто в издевку, вспомнилось, как однажды на какой-то вечеринке Тамара сказала: «Для меня изменить мужу - все равно что изменить Родине». Оказалось, и впрямь обе эти измены были для нее неразрывны.
- Пап, будем с тобой играть - кататься на машине?
- Какой ты у меня уже взрослый, сынок! Так правильно строишь предложение. На машине обязательно покатаемся. И играть. Только никогда не заигрывайся, как мы с мамой.
Сняв с зазвонившего телефона трубку, Борис Игоревич услышал приятный голос княгини Жаворонковой:
- Добрый день! Вы проснулись? мы ждем вас обедать у меня в столовой, на четвертом этаже.
- Хорошо, спасибо, через полчаса поднимемся.
- Ждем с нетерпением. Ужасно хочется поглядеть на вашего малыша.
- Спасибо.
Он повесил трубку и кликнул Прокофьича:
- Отче! Вставай! Нас ожидает княжеский обед.
Умыв Сережу, он отдал его на одевание Прокофьичу, а сам, умываясь и чистя зубы, стал вспоминать последний разговор с княгиней Жаворонковой, происшедший у него после встречи рассвета, когда она взяла его под руку и увела от всех остальных - от отца-основателя, его невесты и палеоантрополога.
- Ах ты, зараза! - так и вырвалось у главного бестиария при этом воспоминании.
Он внимательнее рассмотрел себя в зеркале. Лицо его было несколько усталым, но после пяти часов сна все-таки посвежевшим, белки глаз красноватые, а так - вполне здоровый цвет щек, густые и красивые усы, как у Мопассана или Сталина…
- Ну уж нет! - дерзко объявил усам Белокуров, осененный страшной идеей.
Утром, ведя под руку княгиню, Белокуров имел с ней такой разговор, что теперь он мог казаться ему приснившимся во сне.
«Это какое-то чудо, что вы к нам приехали», - сказала княгиня Жаворонкова.
«Что же в нас такого чудесного?»
«В вас, именно в вас, мой дорогой. Мне кажется, я давно ждала вас».
«Не понимаю…»
«Я вам объясню. Видите ли, все последнее время, года два, я постоянно ощущала внутри себя гнетущую пустоту. Вы можете сказать, что я пресыщенная. Увы, это не так. Да, я поездила по заграницам, искала всюду развлечений и удовольствий, но я увидела Европу, заселенную если не мертвыми, то фальшивыми народами. И точно такую же Америку».